Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний

«Значит, ты считаешь, зря я девять лет в одиночке отсидел, а потом почти столько же в лагере лямку тянул?» – спросил дядя Антон. По всему получалось, действительно зря, но обижать такого удивительного человека очень не хотелось, и я ответил вопросом на вопрос: «Почему зря?» – «Раз ты решил из комсомола выйти, стало быть, напрасно мы с дядей Сашей революцию делали, напрасно на Гражданской кровь проливали?.. Напрасно Эльза столько лет мужа ждала… Напрасно в 41-м во второй раз в партию вступила, напрасно теперь все свои силы и здоровье партийной работе отдает?.. Или все-таки был в этом хоть какой-нибудь смысл? Был?» Я смутился, не знал, что ответить. Конечно, был, но согласиться с тем, что все репрессии оправданны, тоже не мог.

Выручил меня, как это ни покажется дико и странно, товарищ Сталин.

Удивительно, но в столице Латвийской Советской Социалистической Республики за все время ее существования не было памятника вождю всех народов. Вдумайтесь в этот парадокс!.. Лишь перед проходной фабрики «Zasulauksmanu-faktura» высилась его четырехметровая алебастровая фигура в полный рост, выкрашенная серебряной краской. Но фабрика располагалась на другом берегу Даугавы почти у городской черты. А в самом городе решение соорудить достойный великого Сталина монумент было принято лишь незадолго до его смерти. С этой целью откуда-то издалека привезли гранитный монолит соответствующих размеров, поставили на экспланаде за Академией художеств, обнесли дощатым забором и не спеша принялись исправлять чудовищную политическую ошибку – ваять бессмертный образ нашего дорогого вождя. В марте 53-го года стук молотков каменотесов за этим забором внезапно прекратился, и то, что было скрыто от глаз горожан приходившими в негодность досками, простояло без всякой надобности несколько лет. Однако в один прекрасный момент веселый перестук молотков возобновился, и через несколько месяцев на экспланаде состоялось торжественное открытие памятника… великому латышскому поэту Янису Райнису. Как ваятелям удалось превратить усатого тирана в доброго дедушку с бородкой, до сих пор остается тайной, «покрытой мраком неизвестности». А в те времена, о которых идет речь, в Кировском парке посреди цветника на мраморном постаменте скромно ютился маленький бронзовый бюстик Иосифа Виссарионовича в парадном кителе при всех орденах, что по замыслу городских властей должно было компенсировать скромные размеры памятника. При жизни вождя за стерильной чистотой самого бюста и цветочной клумбы вокруг него следила целая бригада дворников и садоводов. Как известно, в Риге испокон веку очень много голубей, и эта не слишком чистоплотная птица почему-то любит опорожнять свой желудок, находясь на каком-нибудь возвышении. В Верманьском парке самым популярным местом для этой цели пернатым служила аккуратно причесанная голова великого Сталина. Каждое утро дворники тщательно соскребали голубиные экскременты с волос и маршальских эполетов вождя, и некоторое время бронзовый бюст радовал глаз рижан и гостей латвийской столицы первозданной чистотой. К обеду это сияние изрядно блекло, и на следующее утро все повторялось сначала: дворники вновь принимались драить самую мудрую голову двадцатого столетия. Разоблачение культа личности перевернуло все с ног на голову. И первой – увы! – пострадала голова Иосифа Виссарионовича. Ее перестали ежедневно приводить в порядок, и теперь, обгаженный голубями от макушки до нагрудных карманов кителя, он являл собой жалкое зрелище.

Мы как раз проходили мимо этой достопримечательности, и я указал на нее дяде Антону: «Вот посмотрите, еще пять лет назад вся страна молилась на этого человека, а что теперь?! Даже Длинную Лизу (так в просторечии называли памятник «Отечеству и свободе») содержали все годы советской власти в большем порядке». Пришел черед смутиться товарищу Антонишкису. «Пойми, Сережа, – сказал он после довольно продолжительной паузы. – Мы были первыми… Ведь до нас никто даже не пытался построить новую общность людей… Опыта не было никакого… Словно в потемках, на ощупь двигались. Вот и наделали кучу ошибок». Меня такое объяснение страшно возмутило: «Значит, по-вашему, получается, двадцать лет из жизни можно одним росчерком пера вычеркнуть?! Мол, плохо видно было, а очки надеть мы не удосужились… Невелика беда!.. Простите, ошибочка вышла, но вы не обижайтесь, товарищ Антонишкис!.. Подумаешь, одним человеком больше, одним меньше – не все ли равно?! Та к, что ли?» Я видел, в глазах дяди Антона застыло немое страдание, но остановиться уже не мог: «Лес рубят, щепки летят!.. Это мы еще в пятом классе проходили. Неужели такого человека, как вы, можно со щепкой сравнить?! Это же унизительно! Так не должно быть!»

Сказал, и самому стыдно стало. Какое я имел право обижать пожилого человека? А тем более учить его! Да еще в таком наглом тоне!..

Потом мы долго шли молча, свернули на боковую аллею. Слева от нас за ровно подстриженными кустами темнели окна Консерватории, Дома офицеров, Университета…