Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний

«Александр Михайлович!.. Мы уже начали!..» В голосе Радомысленского столько осуждения и справедливой укоризны, что вошедший весь скукоживается и свистящим шепотом умоляет: «Извините, опоздал!..» Ну, конечно же это он! Небольшого роста с прической, которая так и не решила, с какой стороны у нее пробор: слева или справа?.. А волосы на затылке встали дыбом. Комиссаров! Мое поколение кинозрителей помнит, как смешно Александр Михайлович играл в кинофильме «Цирк» роль Скамейкина.

Наконец все успокаивается. «Можно начинать?» – не слишком уверенно спрашиваю я. «Да, да… Конечно, начинайте», – великодушно разрешает Вениамин Захарович, но я вижу, что он недоволен. «А позвольте спросить вас, уважаемый Сергей Глебович, – вдруг раздается из-за стола вальяжный барский голос Массальского (его я тоже узнал по кинофильму «Цирк»), – как вы закончили среднюю школу?» – «Нормально», – отвечаю я. «А что сие „нормально" означает?» – не отстает от меня Павел Владимирович. Зачем ему понадобилась моя успеваемость? Бред какой-то. «У меня в аттестате четыре четверки», – отвечаю я, почему-то разозлившись. «А остальные тройки?» – не унимается Массальский. «Нет, пятерки!» Я раздражаюсь все больше. «Вот как! Отличники в артисты подались. Страшновато!»

Я понимаю, это острота, но никто вокруг не смеется, и мне, признаюсь, становится тошно и обидно. Надо мной тут просто потешаются. «Надеюсь, больше у вас нет вопросов?» В голосе Радомысленского звучит явное недовольство. «Нет, нет… Благодарю вас. Я удовлетворен», – не меняя вальяжной осанки, отвечает Павел Владимирович. «Друг мой, – обращается ко мне Вениамин Захарович, – надеюсь, вы не сердитесь, что возникла такая ненужная пауза?» Только этого не хватало, чтобы я сердился! Я!.. «Вот и хорошо. – Голос ректора все так же покоен и ласков. – Если вы готовы, можете начинать».

Это было поразительно! Вениамин Захарович обладал удивительным даром подбодрить, поддержать, вселить уверенность, и он проделал это со мной после такого неуместного допроса. Кстати, за все время нашего общения на сцене и за кулисами между мной и Массальским ни разу не возникло чувства хотя бы издали напоминающего человеческую приязнь. Друг к другу мы были холодно-равнодушны.

Я вдруг совершенно успокоился и начал читать. Не знаю, как это выглядело со стороны, но чувствовал я себя… хорошо. А в зале стояла плотная напряженная тишина. Не сочтите за похвальбу, но ведь из-за чего-то меня все-таки приняли в студию Художественного театра?..

«Неужели и жизнь отшумела, отшумела, как платье твое?..» – закончил я читать и посмотрел прямо в глаза Радомысленскому. Он сидел точно напротив меня. Возникла пауза, в которой я не знал, что делать. Продолжать свою программу или дождаться пожелания кого-то из комиссии? Меня выручил А.М. Карев. «А как у нас обстоят дела с голосом? – рявкнул он. – Есть у вас что-нибудь не такое интимное?» – «Маяковский. „Разговор с товарищем Лениным"», – громко отрапортовал я. Об этом мы с Женей договорились заранее: если попросят послушать голос, буду читать Владимира Владимировича. «Давайте Маяковского!» Бас у Карева был знаменитый. «Но я не с начала начну, потому что там начало тоже не очень…» Договорить он мне не дал: «Начинайте, откуда хотите! Не тяните кота за хвост!»

И прямо в лицо Александру Михайловичу я гаркнул, что есть мочи: «Товарищ Ленин! По фабрикам дымным, по землям, покрытым и снегом, и жнивьем, вашим, товарищ, сердцем и именем думаем, дышим, боремся и живем!..»

Карев даже отпрянул. Лицо его искривила гримаса, которая выражала все, что угодно, но только не восторг, и он прогремел: «Молодой человек, я не глухой!» А потом добавил, но уже гораздо тише: «Я думаю, довольно. Все ясно». – «По-моему, тоже, – поддержал его Вениамин Захарович. – Спасибо. Садитесь».

Как! А Достоевский? А Беранже? А Тютчев? А Пушкин?..

Я сел на свой стул, не понимая ничего… Хороший это знак или дурной?.. Понравилось мое исполнение или нет, хорошо я читал или ужасающе?.. Началась самая настоящая мука: набраться терпения и ждать окончательного приговора после того, как прочитают все мальчики, все девочки. Сколько это продлится по времени? Бог весть.

Других ребят из нашей «десятки» я слушал вполуха. Как вдруг… «Владимир Привальцев!» – вызвал Радомысленский. На площадку вышел невысокий парень: волосы «дыбиком», брови «домиком», в печальных небесно-голубых глазах застыло недоумение: а я сюда как попал и зачем? «Сергей Есенин. „Песнь о собаке"», – просто сказал он и начал читать. Тихо, спокойно, как говорится, без выражения, но с таким содержанием, с таким спрятанным глубоко под сердцем настоящим чувством, что все, сидевшие в зале, притихли, боясь пропустить в этом негромком чтении малейший нюанс. А когда он так же невыразительно произнес: «И так долго, долго дрожала воды незамерзшая гладь…» – я не выдержал и заплакал. Ничего не мог с собой поделать, только вытирал ладонями слезы, ползущие по щекам.

Так я познакомился еще с одним будущим моим однокурсником Володей Привальцевым. Потом, уже в театре, он станет для меня настоящим другом.