Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний

Однако пройти на Красную площадь в этот вечер нам – увы! – так и не удалось. Возле Большого театра движение толпы замедлилось, а у музея Ленина мы и вовсе остановились. Пробка. Но какое это имело значение!.. Сидя на плечах у Петра Ильича я видел вокруг море людских голов, а когда раздались первые залпы салюта и вся эта огромная толпа дружно закричала «ура!», а в темном небе зажглись разноцветные букеты огней, счастливей меня человека не было!.. Я все видел лучше остальных!..

Вовка мне страшно завидовал, и я слышал, как он хныкал и ныл внизу: «Пап, я ничего не вижу!.. Пап, подними меня!..» – «Как тебе не стыдно!.. Взрослый парень, а ведешь себя хуже девчонки». Дядя Петя не собирался поддаваться на Вовкины уговоры. Спасибо ему.

По возвращении из эвакуации в первый же вечер я познакомился со своими тетками, о существовании которых в далеком уральском селе не подозревал: с маминой сестрой Эльзой и папиной – Александрой. Первая была маленькая, очень живая и веселая, вторая – высокая, надменная красавица. При встрече со мной им обеим пришлось пережить свое «второе крещение». Тетю Эльзу я тут же переименовал в «Илю», а тетю Шуру назвал «Фуней». Эльза Антоновна со своим новым именем смирилась сразу, и так получилось, что для всей нашей родни она до самой своей смерти так и осталась Илечкой. А вот Александра Сергеевна страшно возмутилась и наотрез отказалась признавать себя Фуней. Как ни старалась моя несчастная мать уговорить меня называть высокую красавицу Шурой, я упрямо твердил свое: «Фуня». Хоть ты тресни!..

Кстати, в каком-то смысле я оказался пророком. Александра Сергеевна сильно поспособствовала тому, чтобы мои родители в 1954 году расстались и мы с братом лишились полноценного отца.

Житейские негоразды нашего семейства

Судьбы обеих моих теток были необыкновенно похожи одна на другую.

Тетя Шура вышла замуж за человека по фамилии Бражник. Имени его я никогда не знал, и, где он работал, тоже осталось для меня тайной: у нас в семье не принято было говорить о нем. В 37-м году он пропал в недрах Лубянки, и всю оставшуюся жизнь Александра Сергеевна прожила в полном одиночестве. У нее была крохотная восьмиметровая комната на Сретенке в нелепом и, по-моему, недостроенном доме в Даевом переулке, куда ее выселили из роскошной трехкомнатной квартиры после ареста мужа. Будучи студентом, я со своей первой женой Светланой снимал у тетушки эту комнату за двадцать рублей в месяц.

Сын ее Юрик в первые дни войны пошел добровольцем в московское ополчение и погиб то ли в конце 41-го, то ли в самом начале 42-го года. Когда точно, я не знаю. Таким образом, тетя Шура осталась совершенно одна.

Поскольку Бражник до своего ареста занимал какой-то высокий пост, Александра Сергеевна нигде не работала и имела лишь гимназическое образование. Профессии у нее не было никакой, и в 37-м году она осталась не только без мужа, но и без каких бы то ни было средств к существованию. В первое время ей помогали мои родители, но вскоре благодаря усилиям маминых подруг ей удалось устроиться на мизерную зарплату в ателье при ВТО приемщицей заказов, где она проработала до пенсии.

Тетя Илечка тоже вышла замуж за очень важного человека. Александр Михайлович Ланда был генералом. Коренной одессит, он в 18-м году, как и Глеб Сергеевич, сбежал из дому и воевал на фронтах Гражданской войны в рядах Красной армии. Как гласят семейные предания, в четырнадцать лет он вступил в партию большевиков, а в пятнадцать был уже комиссаром бронепоезда. В момент своего ареста, осенью 1937 года, дядя Саша занимал очень высокий пост в политуправлении РККА, и на петлицах его френча красовались три ромба, что в нынешней «табели о рангах» соответствует званию генерал-полковника или генерал-лейтенанта.

Незабываемый 37-й год принес тетке одни страдания.

Сначала в Харькове арестовали моего деда, ее отца, только за то, что он посмел быть латышом. Пришли, как это у них чаще всего водилось, ночью. У деда Антона неделю назад случился инсульт; он лежал в кровати, разбитый параличом, и не мог говорить. Энкавэдэшников это ничуть не смутило: они завернули его в простыню, которой была застелена дедушкина постель, и вынесли из дома. Правда, через неделю все на той же простыне вернули несчастного старика домой. Очевидно, поняли: от неподвижного и немого латыша толку никакого и возиться с ним себе дороже. В тюрьме из-за всех этих новых переживаний у деда случился повторный инсульт, и, вернувшись в свою кровать, он спустя несколько дней тихо скончался.

Летом того же года сын Илечки от первого брака Володя погиб… в лифте. Кругловы, а именно такой партийный псевдоним взял для себя дядя Саша, жили в только что отстроенном доме на Чистых прудах на первом этаже. Александр Михайлович опасался, что дети, балуясь, могут застрять в лифте или случится какое-нибудь другое несчастье. Поэтому, получив ордер, он выбрал для своей семьи такой не «престижный», но «безопасный» этаж. И надо же такому случиться, чтобы его опасения оправдались самым нелепым, самым трагическим образом.