Сладкая песнь Каэтаны

Франсиско, не зная, что делать с драгоценностью, которую хранил на кончике языка, решил повременить и помолчал с видом оскорбленной добродетели. Наконец его все-таки прорвало.

– Скорей идите, Полидоро. – Его скрипучий голос звучал драматически.

– Куда? – спросил Эрнесто, очнувшись от сонного одурения.

– В гостиницу «Палас». Приехала Каэтана со своей труппой.

Радиола дядюшки Веспасиано побывала чуть ли не в половине городов Бразилии, вобрав в себя пыль бесчисленных дорог. И как ни старался Балиньо протирать ее смоченными в спирте ватными тампонами, мелодии Вагнера в гостинице «Палас» не достигали нужного звучания. Голос Изольды, вещавшей озабоченному Тристану о капризах жизни и смерти, доходил до закрывшейся в спальне Каэтаны приглушенным.

В гостиной Балиньо, не забывая менять пластинки на диске радиолы, распаковывал чемоданы, разбрасывая по полу ноты, тряпки, дорожные сувениры. Стараясь угадать тайные желания Каэтаны, подбирал музыку, соответствующую ее настроению.

Некоторые арии уводили Каэтану далеко: ей виделся безлюдный пейзаж, который только она и могла определить на карте. В это путешествие она не брала Балиньо, хоть ему того и хотелось. Такая идиллия без него была не по душе Балиньо, и он бился за то, чтобы вернуть Каэтану обратно.

– А где этот самый Триндаде? – спросил он однажды в минуту подобного огорчения.

– У черта в заднице. – Каэтана расправила часто дышавшую грудь. – Боги там потеряли сапоги и не пожелали за ними вернуться, но все равно мы туда доберемся. Не знаю только, в какой день какого года. – Из ее трепещущих ноздрей как будто летели искры.

Балиньо прибавил громкость. Тяжелые драпировки гостиной, старинная мебель, украшенная безделушками и только что реставрированными, еще пахнувшими клеем вазочками, нагоняли на него тоску. С момента приезда в Триндаде он искал кого-нибудь, кто был бы готов слушать его рассказы.

Жалобы Изольды закончились, так и не растрогав Каэтану, закрывшуюся в спальне. Равнодушие этой женщины к эпилогу оперы обрекало Балиньо на добровольное заточение в этой чертовой гостиной. По собственной инициативе он протирал диски, пока на них не оставалось ни пылинки. Уж на этот раз Каэтана будет внимать речам Флории Тоски в защиту возлюбленного, с которым грозит расправиться жестокий тиран Скарпия. Зеркало души Каэтаны, чувствительное к искусству вокала, должно будет разбиться на тысячу осколков, обнажив пышную крону ее сердца, того самого сердца, которое Балиньо каждый Божий день старался украсить, собирая осколки зеркала.

Трогательное сопрано, звавшее к милосердию, звучало убедительно в старенькой радиоле. Будь жив дядюшка Веспасиано, он бы страдал от такого убожества. Балиньо потер руки, весьма довольный своим злодейством. Он чувствовал себя кукольником с ярмарки в Каруару, сознающим свое убожество бродячего лицедея, но все же способным вести такую куклу, как Каэтана, которая иногда платила ему руганью, поношеньем и пачулями.

Меж тем зеркало ее души каким-то чудом, вопреки здравому смыслу, не рассыпалось на тысячу осколков. Возможно, приезд в Триндаде притупил чувствительность актерской души, в которой царил теперь болезненный мир ее собственных воспоминаний.

Балиньо подождал пять минут, следя за стрелками часов. Потом постучал в дверь спальни. Каэтана всегда отличалась широтой души: только она могла мечтать о городе, куда они приехали, как цыгане, собрав все свое достояние в тощий багаж, в надежде прожить несколько дней в гостинице «Палас».

– Входи! – Крик Каэтаны перекрыл тоскливую жалобу Тоски.

Комнату слабо освещала единственная лампа с розовым кисейным абажуром, и Балиньо не сразу увидел, где же Каэтана. Пробирался на ощупь вдоль стены.

– Ну где еще я могу быть, если не здесь!

Она сидела за туалетным столиком и, смотрясь в зеркало, терла лицо губкой. Быстрыми движениями, как ни старалась, создавала черты лица, которые казались не ее, а чужими. При скудном свете не виден был жемчуг зубов.

Каэтана никак не показала, что признает туалетный столик как часть своего прошлого. Обычно Полидоро сидел на кровати и смотрел на нее, пока она расчесывала свои длинные черные волосы и вовсе не заботилась о том, что будит в нем пламенное желание, его так и подмывало наброситься на нее, раздвинуть ей ноги и отдать свою плоть во власть безжалостного лона.

Для Полидоро оказалось непросто водворить туалетный столик обратно в гостиницу: Джоконда клялась, что эта вещь принадлежит ей. Якобы Каэтана подарила ей столик накануне своего отъезда, хотя он входил в гостиничное имущество.

– Ты со своими Тремя Грациями просто выкрала этот столик, действуя за моей спиной. Будь любезна вернуть его на место.

Джоконда изобразила изумление. Затянувшееся бабье лето поиссушило последние крохи, оставленные Каэтаной ей на память.

– Разве вы не понимаете, как тяжко было Каэтане оставить в этом приюте для роскошных проституток и бессовестных коммивояжеров зеркало, навеки запечатлевшее ее красоту? – посетовала она, уступая.