Сладкая песнь Каэтаны

Балиньо вдохнул аромат жасмина и лаванды, исходивший от постели. Каэтана еще не ложилась на белоснежные простыни. Неустанно расчесывала волосы, обихаживала голову, чтобы мысли в ней прояснились, пока в сердцах не швырнула щетку на ковер.

– Какой смысл бороться, Балиньо? Боги все равно победят. Они подлые: придумали изгнание, чтобы внушить нам тоску по родине. Прекрасно знали раньше меня самой, что я еще суну голову в эту дыру, где ценят только коров и навоз.

Балиньо попробовал успокоить ее. Ему было больно видеть, как она выходит из себя.

– Слышите? – обратил он ее внимание на музыку. – Это поет Каллас.

Хоть музыка обычно и переносила Каэтану в ту страну, откуда она возвращалась окрепшей духом, теперь она все продолжала нападать на вершителей своей судьбы.

– Поначалу я любила всех богов, даже самых непутевых. Но они отказались от меня: бросили, заставили скитаться по самым паршивым городам этой дерьмовой страны. Почему они так поступили со мной? Только потому, что дядюшка Веспасиано подавал мне утром не только кофе, но и добрую порцию обманных мечтаний?

Чтобы лучше слышать, Балиньо пододвинул скамеечку поближе. В обыденной жизни Каэтана сохраняла те же телодвижения, какими пользовалась на подмостках или на арене, такие же величественные, хотя и там текст роли порой бывал жалок в угоду непритязательной публике.

– Как я могу согласиться с тем, что они, не спросив меня, внесли в мою жизнь трагедию и крушение? – У Каэтаны пересохло в горле, и она жадно выпила стакан воды, поднесенный Балиньо. Преувеличенно широким жестом сбросила накинутый на плечи плащ. Пригласила Балиньо сесть на него. Тот краешком глаза посмотрел на кофточку: изношенный атлас едва сдерживал напор грудей.

– Эти боги, как сукины дети, дерут ногтями мое тело. Но здесь, в Триндаде, я им отомщу.

Она крепко схватила Балиньо за руку. Тот попытался высвободиться, но это оказалось не так-то просто. Желая сдержать излишне бурные порывы души Каэтаны, Балиньо сделал ответный ход:

– В один прекрасный день радиола скапутится. И мы похороним ее под смоковницей, на которой повесился Иуда, чтобы привлечь к себе внимание христиан.

Глядя на Каэтану при слабом свете лампы под розовым абажуром, Балиньо старался оценить степень ее интереса к истории с Иудой. Каэтана всегда вникала в его задумки, прислушивалась к его мнению, так как верила, что Балиньо способен доставить в ее дом весь мир. И, разумеется, ей нравилось его сопротивление всякой банальности.

Каэтана продолжала сердиться: жизнь, которую Балиньо пытался вдохнуть в нее, не обладала тем богатством, какого ей хотелось. Хоть она не брала Балиньо с собой в страну грез, он не спеша начал говорить:

– Я читал, что Иуда был шпионом некоего римского сенатора, забытого императором и потому решившего разрушить империю. С этой целью он снабдил римскими золотыми монетами солдат, чтобы они распяли Христа Иудейского. Он предвосхищал, что пророк может создать могучую религию, во имя которой рабы не пожалеют жизни. Так что, когда убьют Христа, разразится революция отчаявшихся людей, готовых быть растерзанными львами на аренах в обмен на царство небесное. Это было непонятно римлянам, владыкам мира и царства фантазии, они позавидовали такой силе страсти. И им самим захотелось иметь у себя дома мантию высоких чувств, которая защищала бы их от зимних холодов и отчаяния. Они были уверены, что с этой мантией на плечах им станут доступны и высокие помыслы. Вот сенатор и призвал Иуду.

Рассеянно слушавшая Каэтана вернула Балиньо в гостиничный номер.

– Да о чем ты толкуешь, когда для нас важна только радиола. Работает она или нет? – Этой нетерпеливой репликой Каэтана начисто сгубила историю, которую рассказывал Балиньо.

– Пока что держится, но однажды может сорваться на высокой ноте такой певицы, как Каллас.

Балиньо, молодой человек деликатного сложения, обладал даром ежедневно пичкать Каэтану ложью, замаскированной под реальность. Взамен Каэтана давала ему незабываемые уроки.

– Ты сам не понимаешь, что говоришь, Балиньо. Эта радиола знает о нас больше, чем мы сами. Собственно говоря, она присутствовала при моем рождении и будет рядом со мной, когда придет мой смертный час. Дядюшка Веспасиано не простил бы мне, если бы я дала ей умолкнуть навеки.

Каэтану расстроил этот разговор. Она сделала знак рукой, чтобы Балиньо зажег свет: хотела разглядеть окружающие предметы и самое себя в зеркале.

– Посмотрим, не рассеет ли свет мои черные мысли.

Наконец-то Каэтана разглядела, как подготовил номер для нее Полидоро.

– Как я погляжу, он моложе меня: у меня сейчас события прошлого мешаются в голове, а он все помнит ясно.

Номер такой же, каким был раньше, Полидоро не пропустил ни одной мелочи. Сохранилось даже пятно от масла из перобы, которое она пролила, когда торопилась в цирк.

Балиньо начал выдвигать ящики. Открывая чемоданы, быстро отделял предметы домашнего обихода от театрального реквизита, хотел привести все в порядок.

– Когда мы поедем дальше? – спросил он, складывая предметы одежды.