Сладкая песнь Каэтаны

Все знали о его рассеянности и чувствительности: из-за любого пустяка он мог пустить слезу и сейчас подтвердил это, отвернувшись от Полидоро. У входа в лавку он попробовал укрепить на материи объявление о том, что продает по символической цене мерный лоскут штапельного полотна, пригодный для пошива летних вещей, расхваливая свой товар сверх меры.

Полидоро не спеша потягивал чай, подозревая, что хозяин подсунул ему этот невозможный напиток в отместку за то, что он говорит по-португальски свободно, как и положено бразильцу. Но протестовать не стал. Хуже, если бы Вениерис пригласил его к обеду. Полидоро терпеть не мог виноградный лист, который Вениерис выписывал из Рио-де-Жанейро, с начинкой из баранины, типичное греческое блюдо.

– Я не понимаю по-гречески, но чувствую звучание языков: немного слушал оперы с пластинок и стал кое-что понимать по-итальянски.

Полидоро отошел к кассовому ящику. Он был наполовину выдвинут, но вид денег не пробудил у Полидоро алчности. Рядом с кассой сушилась прислоненная к прилавку картина – натюрморт работы Вениериса. Лицо Полидоро омрачилось. Чтобы спугнуть воспоминания, он отошел в другой конец прилавка и, причмокивая, допил чай из мяты.

– Если вы будете выбирать греческие слова покрасивее, у меня они могут даже вызвать улыбку, – сказал Полидоро, выступая на бой с тоской грека. – Разве это не музыкальный и не воинственный язык, который много веков сопротивлялся туркам, и тем не удалось заглушить его криками, рожденными в пустыне? Разве турки не те же бедуины, живущие на горбах своих верблюдов?

В беседе с Вениерисом Полидоро не боялся показать себя невежественным. Грек был неграмотен и бразильскую действительность усваивал отрывочно, хотя сошел с парохода в Рио-де-Жанейро в сороковые годы.

– Если не со мной, то с кем же еще вы поговорите по-гречески? А так не пройдет и года, как вы забудете свой язык. Вы подумали, что это значит – носить в себе труп родного языка? Таскать его непогребенные останки?

Доводы Полидоро как будто преодолевали сопротивление Вениериса. Он налил гостю еще чашечку чаю, который в чайнике сохранился горячим.

Полидоро, увлеченный собственными доводами, принял чай. Ему хотелось, чтобы все в Триндаде, в том числе и Додо, узнали о человеколюбии, привлекшем его в лавчонку Вениериса, затиснутую между булочной и большим магазином на площади, только ради того, чтобы послушать, как грек что-то бормочет на языке, на котором здесь никто не говорит. И все для того, чтобы не рассеялись грустные иллюзии торговца.

– Как же вы сможете жить в Триндаде, если не будете ни с кем делиться своими чувствами и тайнами хотя бы раз в неделю? Со мной-то вы можете говорить все, что хотите, без всякого риска. Я не предатель и не болтун.

А кроме того, как я могу выдать кому-нибудь ваши тайны, если ни слова не понимаю по-гречески?

Вениерис согласился. Полидоро будет нем, как гробница, куда можно складывать цветы, печаль, крушения и надежды, и с каждой неделей они будут накапливаться.

Грек так увлекся еженедельными сеансами, на которых он оттачивал свой греческий – да и Полидоро в это время предавался воспоминаниям, изгоняемым Додо во время завтрака, – что предложил фазендейро встречаться два раза в неделю. Один раз они говорили бы о Триндаде и Бразилии, чтобы Вениерис лучше познакомился с ними, а во второй раз – о чувствах, об этих искорках, которым стоит попасть в сенной сарай – и огонь пожирает все строение, выставляя напоказ, без всяких тайн, спекшуюся землю.

– Вы думаете, мне время девать некуда? – сурово спросил Полидоро.

Вениерис подарил ему еще одну свою картину: фарфоровую вазу с алыми гвоздиками.

– Может, потом вы сможете приходить два раза в неделю? Мне торопиться некуда, я – грек, значит, стоик.

В эту субботу Вениерис опускал дверь, не обращая внимания на скрежет ржавых петель. Он уже приготовился к долгому воскресному одиночеству, которое наваливалось на него, как только уходил последний субботний покупатель. Гостей он не ждал. Тем более такого гостя, как Полидоро, который ввалился в лавку без стука.

– Оттого что вы столько возитесь с ножницами, забываете смазать эти чертовы петли, а ваша дверь стонет, как шлюха в постели, когда изображает наслаждение, – сказал Полидоро, усаживаясь у прилавка.

Вениерис был удивлен появлением Полидоро в час, когда уже темнело, и приветствовал его по-гречески.

Полидоро нетерпеливым жестом прервал взволнованную речь хозяина; вид у него был озабоченный.

– Сегодня я пришел по другому делу. Не надо говорить по-гречески.

Полидоро пришел в лавку прямо из гостиницы «Палас» – больше не к кому было обратиться. Каэтана изложила ему только часть своего плана: времени было в обрез, остальное она расскажет потом.

Вениерис был рад гостю и собрался пойти во внутреннюю часть дома, чтобы приготовить еженедельный чай.

Полидоро приоделся понарядней, как на праздник. На лице его появился нервный тик. Он без конца поглядывал на часы.

– Кого вы дожидаетесь? Виржилио или Эрнесто? – догадался Вениерис.