Сладострастный монах

Гамиани: — Это еще не все. Вскоре наслаждение сменилось дикой болью. Я была страшно изнасилована. Более двадцати монахов бросалось поочередно на это пиршество сатаны. Голова у меня повисла, а надломленное тело, подобно трупу, покоилось на подушках. Полумертвую, меня отнесли на постель.

Фанни: — Какая отвратительная жестокость!

Гамиани: — О да, отвратительная и к тому же пагубная. Вернувшись к жизни, я поняла всю ужасную развращенность тетки и ее соучастников в разврате, которых подстрекало к наслаждению только зрелище ужасной пытки. Я поклялась ненавидеть их до конца моих дней и в безнадежном отчаянии перенесла эту ненависть на всех представителей мужеского полу.

Самая мысль о том, что я могу вновь подвергнуться их ласкам, переворачивала все мое существо. Я не желала опять перенести такое унижение, служа им игрушкой их прихоти, но мой пылкий темперамент требовал исхода. Лишь много позже меня излечили от ручного блуда уроки сестер монастыря искупления, но их роковая наука сгубила меня навсегда.

На этом месте рыдания заглушили пресекающийся голос графини. Даже ласки не оказывали на нее благотворного действия. Тогда я обратился к Фанни:

— Теперь ваш черед, прекрасная Фанни. В одну ночь вы приняли посвящение во многие тайны. Расскажите, как и когда вы познали первые радости чувства?

Фанни: — Я? О нет, я не решусь.

Альсид: — Ваша застенчивость здесь не к месту.

Фанни: — Дело не в том, просто после рассказа графини все то, что я могу вам поведать, покажется незначительным.

Альсид: — Пожалуйста, не думайте так, наивное дитя! К чему нерешительность? Разве нас не связывает одна страсть, одно наслаждение? Нам нечего краснеть. Мы совершили все, что возможно, так говорите теперь все, что пожелаете.

Гамиани: — Ну хорошо, моя прелесть, один поцелуй, двести поцелуев — лишь бы заставить вас отбросить нерешительность. Посмотрите на Альсида, до чего он влюблен. Посмотрите, он грозит вам!

Фанни: — Ах, нет, нет, оставьте, Альсид, я не в силах больше… Сжальтесь, прошу вас…

Гамиани: — Как вы похотливы, Альсид. Убирайтесь. Ох!

Альсид: — Никакой уступки, черт возьми! Курций стремится во всеоружии поразить вас, если вы не поведаете нам одиссею вашего девичества.

Гамиани откинула с меня простыню и, зажав в своей маленькой руке моего курция, стала медленно водить ею, отчего мой курций стал еще злее и строптивее, подняв выше и надменнее голову, вызывая желание покататься на нем. Фанни лежала рядом, прижавшись ко мне всем телом и подставляя для поцелуев розовые острые соски. Увидев моего курция во всеоружии, она быстрым движением закинула на меня ногу и села верхом. Гамиани, поняв ее желание, накинула на курция хомутик, спрятанный между ножек Фанни, и та поехала сперва медленно, затем перешла на быстрый галоп с глубокими заездами, то загоняя курция в самое стойло, то выпуская его оттуда.

Гамиани, видя, как сладко Фанни катается на курции, соблазненная нашей ездой, не выдержала и тоже закинула на меня ногу, зажав коленями мою голову, подставляя мне свою чашечку и ожидая моих трудов. Поняв ее желание, я легонько покусывал ей бедра, чашечку и щекотал там между влажных губок.

Гамиани плотнее прижалась ко мне, и я почувствовал, как кончик моего языка достал до чего-то упругого и сладкого. Гамиани усердно работала, давая мне возможность то набрать воздуху, то с еще большим усердием лизать. Обе дамы, сидя лицом друг к другу, целовались, мяли груди и покусывали сосочки друг друга.

В одну из таких скачек они обе так плотно насели на меня, что голова моя пошла кругом и по телу пробежал огненный трепет. Полилась тягучая, обжигающая и сладкая струя. Фанни и Гамиани, обнявшись, со стоном повалились на кровать.

Четверть часа мы пролежали в глубоком и сладком забвении, прильнув друг к другу и образуя одно успокоенное, утомленное тело.

Отдохнув, Фанни начала свой рассказ:

— Я росла в полном неведении до пятнадцати лет. Уверяю вас, даже в мыслях я не останавливалась на том, чем мужчина отличается от женщины. Я жила счастливо и беззаботно, не зная сомнений… Но вот, оставишь однажды дома одна, я почувствовала как будто томление по простору. Я разделась и улеглась на диване почти обнаженная… Ох, мне стыдно вспоминать… Я растянулась, раздвинула бедра и елозила туда-сюда, не ведая, что со мною. Я принимала наиболее непристойные позы. Гладкая обивка дивана своей свежестью доставляла мне сладкие ощущения. Ах, как я свободно дышала, какое это было благостное, восхитительное ощущение! Я была в упоительном восторге. Мне казалось, что я становлюсь сильнее, больше, что впитываю божественное дыхание, что таю под лучами прекрасного солнца…

Альсид: — Вы поэтическая душа, Фанни.