Следствие не закончено

Смех, веселый говор и разрозненные хлопки прервали речь Коренковой, но ненадолго. Уж очень интересно было народу послушать, чем же все-таки поприжал сам себя знаменитый бригадир. Неужели и к Андриану ключи подберет неугомонная женщина?

— А вот почему это ты, Андриан Кузьмич, никого из нас не допускаешь в свой кабинет?

— Приходи, сделай милость, Марья Николаевна. Очень даже рад буду, — попытался умилостивить своего обвинителя Брежнев, первым догадавшийся, к чему клонит Коренкова.

— Спасибо, приду. И других с собой приведу. У тебя есть чему поучиться. А то что ж получается — вот семена-то проверенные почему-то не у Камынина, а у тебя оказались?.. И упряжки самые лучшие к себе в бригаду собрал. Из третьей бригады в прошлом году сеялку новую оттягал, а у меня волов. Только не на такую напал!

Да, понял тут и Брежнев, что и в нем, прославленном бригадире и одном из старейших по колхозу членов партии, есть «петушиная струя». А уж раз сам Брежнев понял, со стороны-то ведь еще виднее. Вот почему и гаркнул обрадованно горластый заводила Матвей Рощупкин, недолюбливавший Брежнева именно за его всегдашнее благообразие:

— Так его!.. Придерживай, Андриан, шляпу, а то, гляди, без ветра сдует!

Озорной выкрик Рощупкина рассмешил всех. Веселое оживление раскатилось по лужайке. Но Марье Николаевне это не понравилось. До главного-то ведь она еще не добралась. Поэтому Коренкова крикнула звонко и властно:

— Я все это к чему говорю?

— Тих-ха!

— Дайте досказать человеку.

И еще раз быстро возникший шум так же быстро и утих. Действительно, разве ж не интересно, чем вся эта речь кончится.

Марья Николаевна выждала, когда снова утихли голоса и смех, и лишь тогда заговорила. Иначе заговорила — негромко и задушевно:

— Только про одного человека в колхозе нашем я не могу сказать ни единого плохого словечка. А чужие — нехорошие вымыслы — повторять не буду. Давно я знаю Ивана Григорьевича Торопчина. Вот еще таким недоросточком помню. И отца его Григория Потаповича, и братьев, и сестру Наталью знала и около мужа своего и брата со слезами похоронила в памяти. Да разве только я?

Вот когда она воцарилась — полная тишина. Даже где-то далеко-далеко в поле прозвучавшая песенка жаворонка в село донеслась.

Услышал жаворонка и Торопчин. И вот только тут понял, что не разменяла свою речь на незначительные слова Марья Николаевна, не забыла о главном женщина. И не потому, что сказала Коренкова про него хорошие слова. Не Ивана Григорьевича она похвалила, а то, к чему он стремился всей своей честной душой.

— Не тем он хорош мне, Иван Григорьевич, что совершает какие-то особенные подвиги, нет, так же трудится человек, как и многие из нас. И живет тут же на селе одинаково, как все мы, колхозники, — трудно пока живет. Но, может быть, никто из нас не видит так ясно, как Торопчин видит, той светлой жизни, к которой ведет всю страну наша партия. А вот…

Марья Николаевна запнулась. Как же это так получилось?… Ведь она и выступить-то решила для того, чтобы сказать слово в защиту Федора Васильевича Бубенцова, а заговорила о Торопчине.

— Вот только одного я не понимаю…

Коренкова лихорадочно перебирала в голове все те доводы, которые еще недавно в разговоре со своим женихом приводила в защиту Бубенцова. Ведь такими вескими казались тогда они ей самой. Так почему же сейчас она эти слова произнести не решается? А люди все на нее смотрят, ждут.

Ждал слов Марьи Николаевны, пожалуй, как никто из всех собравшихся, и сам Бубенцов. Чувствовал он то искреннее и хорошее отношение к нему, которое толкнуло женщину выступить. Пока Коренкова не сказала про него ни одного дурного слова. Но почему же слова обвинения, которые она говорила другим, и в Федора Васильевича впивались, как шипы? Что же теперь она про него самого скажет?..

— Не понимаю я, почему же вы все… и Иван Григорьевич тоже, осуждаете нашего председателя. Да разве Федор Васильевич плохо работает?.. Разве он не о колхозе беспокоится, а о себе?

— Правильно, все это правильно, Марья Николаевна, — сказал Торопчин. Негромко сказал, но почти все услышали. А Коренкову слова Торопчина приободрили. И она закончила свое выступление уже уверенно.

— Значит, есть и у Федора Васильевича своя правда! И правда его колхозу нужна. А раз колхозу, то и государству тоже.

— Эх, Марья Николаевна, раньше тебе надо было точку поставить, — укоризненно покачала головой Васильева. — Что это значит — своя правда?

Но если Наталья Захаровна произнесла этот вопрос так тихо, что ее никто, кроме рядом сидящих Торопчина и Бубенцова, не слышал, то то же самое спросила Коренкову, но уже громко, от лица всего собрания, Дуся Самсонова, тоже расстроенная концом выступления Коренковой:

— Значит, у нас каждый человек свою правду выдумывает?

На вопрос Дуси ответил, обратившись, однако, к Коренковой, другой комсомолец, знаменитый комбайнер Андрей Рощупкин:

— Неверно говоришь, Марья Николаевна! Своей «правдой» Бубенцов тем подсевает, кого ты сама осудила. Правда в нашей стране одна — государственная. И с этой правдой страна наша к коммунизму идет!