Следствие не закончено

Но чего это ему стоило — это я поняла, к сожалению, поздно. А когда он меня приютил — боже, какая я была… одичавшая! И кусачая, как хорек! И дважды от него убегала. Только в первый раз Михаил Васильевич разыскал меня через милицию, а вторично — сама я вернулась к нему в Ермолаевский переулок: простуженная, голодная и насквозь промокшая: осенью это было, дождь проливной с утра до вечера.

Дрожу, и злюсь, и плачу…

Вот после этого случая Михаил Васильевич и заявление подал в Верховный Совет: чтобы ему разрешили меня удочерить.

А как обрадовался, когда я согласилась принять его фамилию!.. С тех пор дочуркой стал меня называть. А чаще — Оленушкой.

И в вечернюю школу, а потом и в институт меня приняли по особому ходатайству нашего органа: двух баллов я тогда недобрала по конкурсу. Правда, тут уже и комсомольская организация за меня поручилась. Но и комсомольцев на это дело подбил все он же.

Нет, вы не представляете, какой человек был Михаил Васильевич Незлобин!

Наверное, самый лучший из всех, что мне встречались. Родной!

А жил трудно. Очень… Ну почему такой несправедливой, — больше того, безжалостной! — бывает к иному человеку судьба?!

Только пятьдесят три года прожил Михаил Васильевич, но каких!.. «Ни одно поколение на русской земле не испытывало таких трудностей, какие пережили и преодолели мы, ровесники двадцатого века», — так он сказал мне в последний, пятьдесят третий день своего рождения. С гордостью сказал. Но когда в тот же вечер начал перебирать год за годом свою… ну, личную, что ли, а точнее сказать — семейную жизнь, — и сам расстроился, и меня до слез довел.

Двадцать шесть лет ему было, когда он ее похоронил, совсем молоденькую жену свою. Первую и последнюю любовь.

Нелепо умерла женщина: родила здоровую девочку, а сама скончалась.

Но еще, пожалуй, страшнее, когда… Наташей, в память жены, назвал Михаил Васильевич свою дочурку. И так же нелепо, как и мать… Нет, вы скажите — можно пережить такое? Ведь всю войну его Наташенька провела в интернате, можно сказать, на положении сиротки. А когда вернулся отец, — кстати сказать, с большими наградами закончил войну Михаил Васильевич, — только неполных три месяца порадовался он на свою маленькую хозяюшку. А она — еще несмышленыш! — как будто предчувствовала: прямо ни на шаг не отпускала от себя своего папочку. Уж очень любила…

Простите, я должна закурить.

Не знаю, наступят ли когда-нибудь такие времена… Сказочные, когда человечество освободится от всякого рода страшных недугов, а также не менее страшных… наклонностей. Я лично не могу представить себе такого всенародного благоденствия. Может быть, потому, что почти каждый день провожу по нескольку часов в обществе… Словом, сталкиваюсь со всевозможным отребьем человеческим.

А жить только мечтой…

Не знаю, как вам, но мне кажется, что в наш практический век только престарелые идеалисты находят если и не счастье, то смысл и удовлетворение в том, что всю жизнь стремятся обеспечить мир и благоденствие своим потомкам.

Правда, о судьбе еще не народившихся поколений нам с вами судить трудно, но что касается детей и внуков того подлинно героического поколения, которое утвердило на земле наш справедливый строй, то… Тоже, возможно, по роду своей деятельности, но мне частенько встречаются молодые люди, которые рассуждают так: а почему я — «хозяин необъятной Родины своей» — не могу позволить себе пожить такой жизнью, каковая для большинства наших граждан существует пока что лишь в предсказаниях. И песнях. Да иногда — на экранах кино.

А ведь именно в таком эгоистически-стяжательском подходе — «Мне, а не нам! Мое, а не наше!» — и таится одна из основных причин преступности. Живучей оказалась психология Раскольникова!

Кстати сказать, я специфику работы следователя никто не раскрыл убедительнее Федора Михайловича Достоевского. И не случайно «Преступление и наказание», было настольной книгой Михаила Васильевича.

А еще он любил повторять, что основа работы следователя — не обвинение, а защита человека. И не только когда следователь интуитивно чувствует несостоятельность обвинения, но и в тех случаях, когда еще нет доказательств, но нет и никакого сомнения, что перед следователем умный и предельно изворотливый преступник. В таком деле следователь встает на защиту тех людей, которые могут стать жертвой преступления.

А вообще… Сколько Михаил Васильевич порассказал мне за те годы, которые я прожила с ним в его комнате на Ермолаевском переулке…

А вот эти девять тетрадей — служебный дневник следователя Незлобина, — пожалуй, дали мне больше, чем весь институтский курс.

И вот последняя запись:

«К сожалению, подчас страшнее воров и налетчиков оказываются наши соседи — люди, иногда занимающие высокий пост и пользующиеся уважением. Для человека не столь опасны клыки и когти хищника, как жало змеи, а то и укус насекомого…»