Следствие не закончено

— Дед Александра Тимофеевича — Прохор Семенович Балашов — и мой отец были не то чтобы приятелями: Балаши, они все, заметьте, на дружбу неподатливые, — а просто-напросто, когда из солдатей вернулись в одногод, рядом начали строиться, двор ко двору. Ну, а потом, как водится, по-соседски хаживали друг к другу покурить да побеседовать о том, как из шести пятаков да одного алтына сколотить целиком полтину. Это ведь сейчас наш брат приноровился к газете, и обсуждаем мы промеж себя всевозможные политические явления, а раньше мужицкие разговоры были вроде луковой тюри: скушно есть, зато жевать не надо.

Так и Прохор Семенович прожил бы, глядишь, свою жизнь обыкновенно, кабы не случай. А произошло это, сказать не соврать, году в девяносто втором. Так точно, на другую осень после большой засухи. Погода, помнится, была насквозь дождливая, и грязища образовалась такая, что люди и через улицу переходили только по крайней необходимости.

И надо же было приключиться греху, как раз в то непроходимое время и понесла нелегкая сила через наше село самого генерал-губернатора, да еще и с супругой. Правда, кони губернаторские были такие, что издали, кума, любуйся, а близко не подходи! Два жеребца, серые оба и от хвоста к гривке будто сметаной обрызганы. Злые кони, отличные!

И коляска, конечно, на рессорном ходу, с кожаным верхом и занавеской; ни дождь тебя не сечет, ни ветер. Словом, ездил губернатор не хуже, чем наш товарищ Рогаль в своей «Победе». А что скорости такой не было, так в прежнее время и вся-то жизнь крутилась и крутилась на одном месте, на манер ветряка. Бывало, до хороших годов доживет крестьянин, а спроси его: чего ты повидал за свою тягучую жизнь, мил человек? Тыр-пыр, а рассказать-то и нечего!

Вот почему о том происшествии — как губернатор в луже завяз — не только по нашей округе, а, можно думать, по всей губернии люди разговаривали целый год, как не больше.

А лужа та располагалась как раз против нашей усадьбы. Это топкое место мужики и не в такую мокрядь объезжали сторонкой, ну, а городскому кучеру откуда знать наши порядки!

Даже не подберешь слов объяснить, какая получилась канитель и возгласы, староста, конечно, побег по дворам сгонять народ на выручку, ну, а нас, ребятишек, и звать не надо: набежали со всех сторон к луже, как цыплаки на просо. А подале девчата сгрудились, которые побойчее. Каждому интересно глянуть на такой сеанс!

Правда, сам-то генерал оказался пустяковый по виду старец, вроде канашинского зоотехника. Зато супружница его — это была барыня на удивление: как завизжит, как начнет кучера своего молотить по спине кулаками!..

Ну, а высвободил губернатора из того приключения не кто иной, как Прохор Семенович Балашов.

То есть страшенной силы человек был тот Балаш. Даже, представьте себе, горбился от своей могутности. И вот, как перед глазами, выходит Прохор Семенович со своего двора в домашней холстинковой рубахе, босиком, в бороде солома, и даже не прикрыл картузом патлы свои рыжие. Словом, как спал на сеннике, таким и на люди объявился.

Ну, перво-наперво подошел к коням. Сбрую поправил, охлопал. Известно, господский кучер — одно, а артиллерист — другое. У него, брат, к лошади отношение!

А потом, видим, заходит наш Прохор Семенович сзади коляски, берется руками за рессоры, приподнял да как даванет вперед! «А ну, разом!»

Это надо же иметь такую силищу…

На что уж оглашенная баба была генеральша, а и ту взяла оторопь. Высунулась из коляски, смотрит на Балаша и только что не крестится с перепугу. Потом сказала мужу что-то не по-русски. А тот, значит, подзывает Прохора Семеновича к себе.

«Службу, любезный, проходил?» — это генерал спрашивает. «Так точно! — Балаш отвечает. — Бомбардир-наводчик вылазочной батареи, Балашов Прохор Семенов. А действительную отбывал при крепости Новогеоргиевской».

Вот что значит солдат! В грязи измазался аж до пупа, босиком, без шапки, а отвечает складно, как полагается по уставу службы. Ну, генерал, конечно, такую выправку одобрил. «Молодец, говорит, хвалю за услугу. А ко мне в кучера, Прохор, пойдешь? Вот вместо этого дурня». — «Дозвольте не согласиться, ваше высокое превосходительство!» — «Удивительно. Почему?» — «По семейному положению. Сам-шестой, на селе-то сама земля кормит, а в городе с такой семьей жить никак не способно. Вот кабы здесь определиться на казенное место…» — «В волостное правление, что ли?» — «Никак нет. На той неделе в Пастуховском лесничестве освободилась вакансия, поскольку объездчик там умер, Парамонов Илья. Так если будет ваша милость…»

А генералу оказать такую милость — это как нашему брату, мужику, извините, до ветру сходить. «Ну что ж, Балашов, говорят, раз у тебя такая идея — подавай через волость прошение на мое имя».

С той поры Прохор Семенович и отошел от сельского общества. Лесничий, хоть и пустяковое было начальство, а все ж таки мужику не свой брат. Ему и жалованье полагалось, и квартира казенная, на три зимы тулуп, да еще и на картуз кокарда. Так что сам Балаш появлялся на селе, может, раз в месяц, а к себе в лесничество народ и вовсе не привечал.