Следствие не закончено

Это он остановил на второе утро Александра Тимофеевича у входа в «Балашовку» и, глядя в лицо отца угрюмо-осуждающими глазами, сказал:

— Домой зашли бы, батя. Хоть ненадолго.

— Для какой цели-надобности?

— Мамаша просила. И дочкам повидать вас охота по такому случаю. Ваши ведь.

— А то они меня год не видели! — Старший Балаш сердито хохотнул, пытаясь скрыть этим свое смущение.

— Если и сегодня не придете, я напишу на вас заявление Павлу Трофимовичу, — сказал Балаш-младший.

— Ты что?.. Отцу грозишь?

— Сегодня подожду, а завтра утром пойду в райком! — еще тверже подтвердил Вася.

— Ах ты гаденыш! — гневно вскипел Александр Тимофеевич и даже поднял было на сына свою тяжелую руку, но…

И как это он не замечал до сих пор, что сын почти сравнялся с ним ростом. А лицом походит на деда Тимофея. Да и взгляд у Василия, как у всех Балашей, в ату минуту стал пристальным и недобрым.

— Отца моего пока что никто не называл гадом, так почему же я гаденыш? — сказал Вася, повернулся и, как-то неуверенно ступая, пошел наискосок через площадь.

И хотя Александр Тимофеевич не появился в своей семье ни в этот день, ни на следующий, угроза, впервые прозвучавшая в словах сына и еще убедительнее выразившаяся во взгляде Василия, все время будоражила сознание комбайнера какой-то смутной тревогой, а потом начала раздражать: «Отца моего пока что никто не называл гадом…»

Тяжелые слова, страшнее ругани.

И даже мутный водочный угар не может вытеснить эти слова сына из головы.

На второй день загула компанию комбайнера составляли четыре человека: трое мужчин и женщина. Мужчины, все трое, — пустяковые людишки, мелкие и льстивые прихлебатели за чужим столом. Под стать им сегодня выглядела и вдова Надежда Лагутина; известно, хорошая женщина в такой компании гулять не будет.

К вечеру второго дня гулянье вступило в такую стадию, когда не только трезвому человеку со стороны, а и самим пьянчужкам становится противно смотреть и на загаженный стол и друг на друга.

И не случайно такие пьянки почти всегда кончаются тупой я бессмысленной руганью, а нередко и дракой.

Так получилось и на этот раз.

На улице было уже совсем темно, когда дверь «Макеевки» широко распахнулась и в комнату вошел помощник комбайнера Василий Балашов. Конечно, если бы Александр Тимофеевич был потрезвее, он сразу почувствовал бы, что и решительный вид и, как ему показалось, заносчивое поведение сына были вызваны горькой обидой за отца, а также искренним желанием помочь отцу избавиться от дурманящего влияния вина и никчемных людей.

Но Александр Тимофеевич был пьян и зол.

— Ты зачем пожаловал? — спросил он, тяжело поднимаясь из-за стола.

— За вами, — негромко и просительно ответил сын.

— Что?.. Вон уходи, мерзавец!

— Один не уйду. — Лицо Васи стало даже не бледным, а белым.

— Александр, обожди, послушай-ка, что я тебе скажу… — Надежда Лагутина попыталась было удержать Балашова-отца.

Но разве можно сдержать в такой момент страшного Балаша! Водка и бессильная — именно бессильная! — ярость совершенно затемнили рассудок Александра Тимофеевича. И это была правда, когда он впоследствии показывал на суде, что не помнит, как избивал сына и кого бил еще.

А буйствовал Балаш страшно!

Он выволок Васю из «Макеевки» в общее помещение чайной, сбил ударом кулака на пол и начал топтать ногами.

А когда на выручку пареньку кинулись случайно оказавшиеся в «Балашовке» милиционер и еще несколько посетителей, совершенно осатаневший Балаш схватил со стола нож и нанес милиционеру два ранения…

* * *

Продолжение семейной хроники Балашей я снова услышал от своего старого знакомца Егора Васильевича Воронкова.

На этот раз судьба столкнула меня с «пастуховским летописцем» в Москве, на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, куда Воронков прибыл с группой колхозников своей области.

Егор Васильевич мало изменился за истекшие шесть лет, разве что побольше выцвела бородка, гуще стала насечка морщин вокруг все еще не наглядевшихся на жизнь глаз, и ростом как будто старичок поубавился. А по самочувствию: «За невестой я в Москву приехал, потому что самая пора мне, милочек, жениться», — так шутливо, но не хвастливо определил свое самочувствие сам Егор Васильевич.

Будучи человеком большого жизненного опыта и цепкой крестьянской сметки, Воронков все, что видел в павильоне своей области, тут же сопоставлял с повседневной жизнью своего района.

— Нужное дело эта самая выставка, значительное! И не толькое потому, что все колхозные успехи собраны здесь в одно место: той же капустой, пшеном да баранами нашего брата не удивишь! Очень полезно каждому колхознику вот отсюда, из Москвы, посмотреть на свое хозяйство да поразмыслить: дескать, а по какой такой причине с нашего колхоза фотографию не сняли и вот сюда на стенку не повесили? Разве в нашем селе живут не такие же люди? Или земля у нас другая? Или бабы наши разучились коров доить, свиней обихаживать?