Следствие не закончено

Хорошо еще, сын заступился за Александра Тимофеевича, Василий Александрович. А Балаши, они, знаете, какие: уж если что в голову втемяшилось, не свернет его с пути никакая сила! Так и тут. Ведь до Верховного Совета дошагал парень и лично с Ворошиловым разговаривал, вот как мы с вами, ну?.. «Просим мы, говорит, Климент Ефремович, помиловать нашего отца: мамаша просит, две дочки и я — сын его, Балашов Василий. Было, говорит, время, когда папаша нас всех кормил, поил и к делу приучал — за то ему спасибо! Ну, а раз такой грех получился, мы его сейчас возьмем на свое поручительство. Простите великодушно нашего отца, Климент Ефремович!»

Ну и Ворошилов, конечно, совсем-то Александра Тимофеевича не простил, но разрешил приговор считать условным с испытательным сроком до истечения пяти лет. А Василия похвалил. «Таким, говорит, сыном можно гордиться. И матери своей передай мой привет и сестренкам».

Домой Александр Тимофеевич вернулся в аккурат на Первомай прошлого года. Народ, конечно, по всему селу, весело, а Балаш идет вдоль улицы, как не на своих ногах, сгорбился весь и головы не поднимает.

Сам-то я не видал, а бабы сказывали, что супруге своей Александр Тимофеевич аж в ноги поклонился. И сыну… «Вот, говорит, бумага — помиловало меня правительство. Но это только половина прощения… Вы-то простите ли?»

Ну, жена и дочери, конечно, в слезы; уж больно радостное дело: увели из дому чужого человека, а возвратился отец! А когда Александр с Василием — два Балаша — в первый раз на уборку вышли… Ну, брат ты мой, надо полагать, сотни полторы народу вокруг ихнего сцепа сгрудилось. Шумят, удивляются! Председателя колхоза дед, Поплевин Артемий Романович, сто лет и четыре года на свете отбыл, и тот прошагал мимо погоста — да на поле.

Вот он-то и сказал младшему Балашу такие слова: «Я, говорит, за вашей фамилией слежу лет семьдесят, как не больше. И каждый Балаш, заметьте, верховодом был по своему времени. Но не каждого люди уважали! Почему, спросите? Да потому, что сколь ни силен будь человек кулаками да характером, общество крестьянское, а по-нонешнему колхоз, в сто раз сильнее! Так что сам себя ты, Василий Александрович, над обществом не возвышай! Сколь ни высоко орел летает, а гнездо вьет на земле. Это запомни!»

НАСТЯ-СИБИРЯЧКА

1

Село Новожиловка расположилось на левом крутояром берегу древней сибирской реки. Два ряда крепко сколоченных изб с крытыми дворами и службами образуют улицу, изгибающуюся вдоль речной излучины. Новожиловку делит на две части овраг, через который перекинут многосвайный мост. По дну оврага летом струится ручеек, а весной и в осенние дожди шумит мутная и быстрая речка. На одном берегу оврага стоят дома побольше, некоторые крыты железом — здесь школа, правление колхоза, магазин, в котором продается все, начиная от колесной мази и хомутов и кончая шелковыми косынками и духами «Манон». Давно ждут покупателя даже две теннисные ракетки и выкрашенный под бронзу бюст Вольтера, завезенные в Новожиловку еще до коллективизации. Бюст и ракетки пережили десять завмагов, из которых по душе обитателям деревни пришелся только последний — Евтихий Павлович Грехалов. Мужикам, в большинстве сдержанным и молчаливым, Евтихий нравился своей разговорчивостью и осведомленностью в текущей политике. Бабам — обходительностью и тем, что он завозил в село дефицитные товары, а молодежи — что любил Евтихий пошутить и складно приврать при случае. Без Грехалова не обходилось ни одно начинание. Затевался хор — Евтихий пел в этом хоре громче всех. Ставили учителя спектакль «Бесприданница» — Евтихий развеселил всех исполнением роли Карандышева. Организовали парни футбольную команду — длинная, нескладная фигура Грехалова оказалась в воротах. Правда, Евтихий мяч отбивал плохо, но всех поучал, как надо играть.

В магазине и возле магазина в нерабочее время почти всегда толпился народ, аккуратно рассаживались на бревне старики, носилась ребятня. Многие шли в сельпо не для того, чтобы купить что-нибудь, а так — покурить, словом перекинуться, узнать новости, завезенные Евтихием из района, куда он выезжал два раза в неделю за товаром.

Так было и в это воскресное утро — первый день масленой недели.

В магазине вдоль прилавка народу сила, но толкучки нет. Только что вернувшийся из района Грехалов докладывает, значительно округляя глаза:

— Теперь война пойдет на исход. Крепость Койвисту наши, можно сказать, заклинили наглухо. Сиди и не крякай! Какой же стратегический план на дальнейшее? Абсолютный! Зайдут в тыл, а там — отдай, баба, ягоды и клади за щеку пятак! Так или нет? — неожиданно обращается Евтихий к восхищенно слушающим его колхозницам.

Женщины смущенно переглядываются, и только разбитная вдова Антонида Козырева находит подходящий ответ:

— Надо думать, ты, Евтихий Павлович, хорошо разбираешься в политике, а в Москве-то люди небось еще больше тебя понимают.