Слепцы (СИ)

Рогач отдает приказ и первым летит навстречу железным рыцарям. Мак чуть спотыкается на скрытом густой травою выступе, но быстро выравнивает бег. Сверкающий на солнце строй шляхтичей ближе, ближе… А потом конница Табора делится и скачет в разные стороны вдоль склонов.

Любош крепко держит повод. Мак боится пушек раз в два месяца, но того, что произойдет, он еще не слышал. Не кувыркнулся бы от страха, рыжий прохвост.

От грохота возов, до верху набитых камнями, закладывает уши. Мак скользит копытами, прижимает уши — но потом успокаивается, подчиняясь поводу. Любош разворачивает коня и останавливает, готовый, когда нужно, догонять противника.

Но пока ждет. Ждет, глядя на камни, которые прятались от врага за спинами коней, а теперь летят по склону, сминают железных рыцарей, давят пеших, наводят ужас на тех, кто ждет под горой и пока не понимает, что произошло.

Должно быть, уцелевшие выдумают новый слух про дьявольские уловки Страшного слепца.

========== Ласковый гром ==========

В лето господа 1424-е, в 12-й день октября

Ярослав не утирает слезы. Со вчерашнего дня он распоряжается, отвечает, что-то делает, а слезы то сами бегут по его щекам, то сами высыхают, чтоб вскоре побежать вновь.

Рогач не плачет. Ему вверено войско, ему решать будничные и большие дела. Ночью он глухо выл в палатке Жижки, а на рассвете вышел, исполненный нездешнего покоя.

Ян Гвезда будто бы спокойный, только отворачивается очень уж часто, закрывая лицо руками.

Любош, кажется, выплакал всю душу в первый час потери. А сейчас хочет уснуть. Мало ли, что день? Вчера погасло его железное солнце.

Назавтра они должны выступать в сторону моравской границы. Сегодня им нужно похоронить Жижку. Но прежде — посоветоваться: как быть с его последним приказом?

— Он бредил в горячке, — качает головой Гвезда.

С ним согласны многие, близкие к покойному гетману люди. Но последнее слово само собой останется за Ярославом.

Ярослав отвечает ровно, он будто бы научился говорить сквозь слезы:

— А если не бредил? Да и то… Понимал он или нет — но брат отдал последний приказ. Нам ли ему противиться? Одно плохо, — Ярослав подпирает щеку совсем по-стариковски, — как же выполнить этот приказ? Найдем ли подходящего кожевника? А если найдем — как обречь его на такие страдания?

Рогач молчит. Рогачу хорошо известно, что в двух шагах от него стоит не просто кожевник, но работник по тонким кожам. Но Рогач не смеет обратиться к нему с такой просьбой. Потому что Рогач — не Жижка.

Любош открывает рот, но дальше губы его не слушаются. В горле сушь. Ян оборачивается и смотрит на него ясными глазами, под которыми лежит мрак.

Ну, не Жижка. Зато его друг.

— Я, — Любош прокашливается. Пробует снова: — Я могу. В Праге я выделывал как-то кожи для барабанов.

Ярослав поднимается, сталкивая кружку со стола.

— Брат Любош. Никто тебя не неволит.

— Я знаю.

Он знает последний приказ Яна Жижки. Стоял рядом, когда железный гетман сгорал от простой горячки, выкашливал свои легкие и говорил: «Братья! Натяните мою кожу на барабан! Пускай гремит он… Врагам… Чтоб бежали!»

Ярослав подходит к Любошу, обнимает за плечи. Гораздо легче, чем это делал его старший брат. Спрашивает:

— Успеешь до погребения?

— Куда деваться… Ножи подходящие у нас есть. Еще нужен чан с жиром.

— Принесем! — от жалкой улыбки Ярослава стынет сердце. — Сколько помощников тебе найти?

— Я сам, — улыбается в ответ Любош и покидает палатку.

За ним выходит Рогач. Отводит в сторону, подальше от прочих ушей.

— Любош, так не годится. Да ты что, с ума сошел? Я с тобой! Под руку не полезу, делать буду все, что велишь.

— Ян, пожалуйста, — Любош опускает глаза и разглаживает кафтан друга. — Я тебя прошу. Я тебя умоляю, поверь же мне. Так лучше. Я сам.

Рогач встряхивает его, заставляя посмотреть на себя. И, кажется, снова что-то понимает.

— Воля твоя. Но я буду поблизости. Одно слово — и я приду. Ну, Любош…

Они стоят, прижавшись друг к другу словно бы осиротевшие дети. Так было три с половиной года назад, когда они смотрели во след телеге, увозившей в Прагу раненого Жижку. Тогда они надеялись. Теперь — не на что.

Совсем скоро Любош подходит к безмолвной палатке, поднимает полотно и делает первый шаг.

Страшный слепец, непобедимый полководец Ян Жижка, который обращал в бегство и чешских панов, и цвет рыцарства, мирно лежит на простых досках. Его могучее тело не сдавалось ранам, оно служило ему в ливень и в пургу, в голоде и в болезни. Теперь оно, бездвижное, укрыто одним лишь льном. Сильные руки, дарившие близким ласку и крушившие врагов шестопером, замерли навек. Пустые глазницы, что породили столько пересудов о дьявольских сделках, свободны от повязки.

Любош подходит ближе. Проверяет: на столе несколько ножей, тряпицы, кувшины. Рядом стоят чаны с жиром и с водой. Все готово, и он успеет до погребения.

Но еще… Пожалуйста, хотя бы совсем чуть-чуть. Напоследок. Совсем недолго.

Вот, значит, как. Ибо сказано было апостолом Павлом: «… разжигались похотью друг на друга… получая в самих себе должное возмездие…» Зачем же бояться адских мук? Вот оно, его возмездие.