Слияние

Муса, конечно, подстерег его после школы и избил. Завязалась крепкая драка, дрались наедине, чтобы никто не мешал, ушли в подъезд соседнего со школой дома, загаженный плевками, окурками, где остро пахло мочой. Эмин изо всех сил старался одолеть соперника, но тот был явно сильнее, недаром слыл первым силачом в классе. Избив противника, Муса, негодуя спросил:

— Что я тебе сделал, что ты набросился на меня?! Сейчас отца вызывают в школу, он с меня шкуру спустит… Говори, сука!

— Ты не дожен бый так гааить о ней, — еле произнес разбитым в кровь ртом Эмин.

— О ком!? О ком, идиот?!

Муса и в самом деле забыл, что говорил в классе на ухо Эмину, он не придавал значения тому, что все мальчики в школе болтали на каждом шагу. И это вдвойне было обидно Эмину. Он не ответил.

— Говори, гад, твой рот, пидараз!.. — настаивал Муса. — А то… А то убью тебя прямо здесь!

— Убивай, — еле ворочая языком, сказал Эмин.

Муса в сердцах оттолкнул Эмина и вышел из парадного, вытирая кровь из разбитого носа.

Эмин вошел обратно в школу, пошел в туалет и тщательно умылся, морщась от ожогов от прикосновения холодной воды к свежим ссадинам. Тут он вспомнил о платке, что дала ему Нина Семеновна, вытащил его из кармана, вытер лицо, потом осмотрел платок и стал его стирать под краном. Почти удалось отстирать, вместо ярко красного теперь на платке оставались лишь слабые розовые разводы. Он аккуратно сложил мокрый платок и, прежде чем положить в карман, понюхал. Платок и теперь, достойно пройдя через печальные результаты двух битв, источал слабый, но очень приятный стойкий аромат женских духов. У матери Эмина никогда таких не было. Эмин воровато оглянулся — в туалете никого. Тогда он поцеловал платок, прежде чем положить в карман.

Ночью ему приснилась она, приснилось, как она протягивает ему платок, чтобы он вытер кровь с лица. Он улыбнулся во сне и тут же проснулся от боли в растянутых от улыбки ссадинах на лице.

А через день на соседней улице он встретил Мару. Теперь она была одета, конечно, совсем не так, когда приходила к нему на свидание. Летнее платье обтягивало её аппетитные формы, загорелые руки и плечи были оголены. Она шла, видимо из базара с полной корзиной-зембилем в руках.

Он, завидев её, засмущался, но и проснулось смутное желание в нем, разбуженное столь же смутными крохами воспоминаний.

— Ну, что? — спросила она, поравнявшись с ним. — Все еще дрочишь?.. Эх, тебя разукрасили!

Он не ответил, хмуро поглядывая на нее исподлобья.

— У меня мама завтра уезжает в район, в Карабах, в деревню к тете, понял? — тихо проговорила она. — Я это потому говорю, что ты мне понравился, и теперь мы могли бы это сделать по-человечески, в постели. Что скажешь? Только приходить ко мне надо поздно, когда соседи улягутся. Не то из этого тоже раздуют историю, такие сплетницы в нашем дворе…

— Денег нет, — сказал он.

— Найди, — сказала она. — Я без денег не дам.

Как ни странно, тут неожиданно помог ему старший брат. Эмин даже не надеясь на результат, сказал ему, что проиграл три рубля мальчикам в школе и не хочет, чтобы об этом узнали родители. Сабир как раз получил зарплату и, поглядев в глаза младшему брату, будто мог там что-то прочитать, вытащил из кармана деньги, отделил три рубля и протянул Эмину.

— Долг надо отдавать, — безаппеляционно заявил он. — Но если еще раз такое повторится, я сам тобой займусь, — пообещал Сабир. — Это будет похуже, чем наказание родителей.

Мара, казалось даже обрадовалась Эмину. Она тут же стала стелить постель, раздела его сама, еще оставаясь в халате, толкнула в скрипучую кровать и Эмин убедился, что секс, любовь физическая не имеет границ, не имеет цензуры, что грубая и жесткая любовь Мары отличается от несколько утонченной, старающейся быть по возможности красивой, когда её не захлестывает безудержная страсть, любви Розы; что такая любовь состоит из многого, очень многого: из взглядов помутневших глаз, из вздохов и вскриков, из стонов и похабных слов, из непривычно нежных и ласковых слов, из поцелуев по всем эрогенным зонам его неисследованного еще должным образом мальчишеского тела, из покусываний, поглаживаний, шлепков и приказов сделать то, сделать так, из дождя за окном.

Обессиленный, он лежал, раскинув руки и открыв рот, уставившись на облупленную побелку низкого потолка комнаты Мары. Она тут же сидела на корточках на полу, раскорячившись над заранее приготовленным тазиком с теплой водой и подмывалась. Поглядела на него.

— Ну, как, очнулся?

Он посмотрел на неё бессмысленным, еще не возвратившимся в эту комнату, взглядом, и вдруг стал рассказывать про Розу, не называя, конечно, ни её имени, ни где, что и когда, рассказывал вообще, что была — или есть? — он теперь это точно не мог сказать — у него такая женщина и как все у них началось.

Мара внимательно слушала, не перебивая. Дослушав до конца, сказала:

— Если б она сама не захотела в тот первый раз, ты бы хрен её отодрал.