Слоновья память

Мужчина терзал ключи от автомобиля, раздувая ноздри и потирая их дрожащими руками, женщина с вызывающей усмешкой отбивала чайной ложкой по пивной кружке ритм боевого барабана; ее профиль, напряженный, как у кошки, готовящейся к прыжку, напоминал скульптурные маски в фонтанах, застывшие в каменном гневе. Мальчик-нотариус с другой стороны пересказывал полной женщине содержание «Кузена Базилиу»[120]

с полным достоинства самодовольством чрезвычайно глупого человека: в нем уже угадывался будущий член Верховного суда или председатель генеральной ассамблеи спортивного клуба, произносящий с глубокомысленным видом помпезную ерунду, и психиатр ощутил к бедняге прилив искреннего сострадания, которое всегда испытывал к людям, не замечающим присутствия других, ибо сами они окружены непроницаемыми стенами неизлечимого идиотизма. Двое иностранцев спустились по лестнице и уселись рядом с девушками из кабаре, которые тут же взбодрились, как легавые, почуявшие дичь: блондинка с огромной грудью, обтянутой тесной футболкой, вызывающе улыбнулась пришельцам, и врач почувствовал, как в штанах у него набухает солидарная эрекция, между тем иностранцы шепотом принялись обсуждать, какой стратегии следует придерживаться: было видно, что они колеблются между смущением и желанием и что мнения их разделились. Блондинка вытащила из сумки полуметровый мундштук и, не сводя глаз с одного из иностранцев, попросила у него прикурить; грудь у нее надулась под тесной майкой, как голубка, распушившая перья в брачном танце, иностранец отпрянул в испуге перед этим нацелившимся на него плотоядным растением, пошарив в карманах, он нащупал коробок спичек с рекламой авиакомпании, и вот закачался жалкий язычок пламени: ах, ты только прилетел, мой голубчик, подумал врач, принимаясь за мусс и разглядывая ошеломленную физиономию иностранца, только явился, и вот-вот кончишь так, как тебе и не снилось в твоей блядской жизни, как тебе никогда не кончалось во время тех асептических коитусов, которых ты до сих пор удостаивался, шляясь по своей иностранщине. И он вспомнил о мгновении перед самой эякуляцией, когда тело, обратившись волной, растущей с каждым новым порывом наслаждения, становясь все сильнее, все тяжелее, все гуще, вдруг рассыпается пенным взрывом размером с целый мир, и наши клочья летят отдельно от нас во все четыре стороны простыни, и мы засыпаем, разливаясь жидкостью, бесцветной мякотью, блаженные жертвы нежности. Ему привиделись выходные, которые он провел с женой, уже после того, как они разошлись, в гостиничке у пляжа Гиншу, прилепившейся к склону с наветренной стороны, вспомнились ночные чайки и песчаные пощечины ветра, и комната, в которой они поселились, с окнами на море и узким балконом, парившим над волнами. Там, на матрасе, они любили друг друга, потрясенные тем, что вновь открывают один другого пóра за пóрой с каждым прикосновением, с каждым долгим поцелуем, с каждым любовным заплывом; и опять именно он не нашел в себе сил для продолжения, именно он отступился, испуганный, не захотел бороться за то, чтобы остаться вместе. Послушай, произнес он, выскребая ложкой остатки мусса со дна вазочки, послушай: ты так глубоко во мне, ты пустила столько мощных корней, что никому и ничему, даже мне, не обрубить их, и, когда я сумею одолеть свою трусость, свой эгоизм, эту сортирную грязь, не дающую мне отдавать, отдаваться и брать, когда я добьюсь этого, когда я этого действительно добьюсь, я вернусь.

Блондинка и один из иностранцев вышли, держась за руки, на проспект Дуки-ди-Лоуле, второй же, в свою очередь, переживал осаду со стороны брюнетки, крошечной и худощавой, похожей на муху-дрозофилу, пытавшейся объясниться с ним размашистыми нетерпеливыми жестами из неистовой комедии дель арте. Пара в ссоре удалилась, сопя от гнева. Они шагали осторожно, будто несли носилки с фигурой святого во время процессии, боясь расплескать хоть каплю взаимной ненависти. Мать (или жена?) мальчика-библиотекаря попросила счет. Официанты болтали с поваром около электрической кофеварки. Кто выходит последним, гасит свет, подумал врач, вспоминая о том, как в детстве боялся темноты. Если сейчас же не смотаю удочки, дело дрянь: кроме меня, здесь никого и не осталось.