Слова, из которых мы сотканы

– Послушай, – сказал он, – у нас с тобой есть о чем поговорить. Уверен, есть еще миллион вещей, о которых ты хотела бы спросить. Почему бы тебе не остаться на ночь? У меня есть свободная комната и свежее белье. Я могу открыть бутылку вина. Будет здорово как следует познакомиться с тобой. Когда-то мы в самом деле были очень близки, как ни безумно это звучит.

Лидия посмотрела на его доброе лицо с тонкими чертами и подумала, что они когда-то действительно могли быть близки. Он был человеком, которого маленькая девочка хотела бы видеть своим дядей. Она могла представить, как он качает ее на качелях или ведет в магазин. Она могла представить его своим другом.

– Это будет замечательно, – сказала она. – Давай так и сделаем. Есть много деталей, о которых я хочу узнать. О моей маме и о малыше. У тебя есть фотографии?

– Ну да. Моя мама отдала мне перед смертью свои фотоальбомы. Все семейные фотографии. Твои детские снимки, фотографии твоей матери…

– Это у меня есть, – перебила Лидия. – Отец отдал мне свои фотоальбомы. Я имела в виду, есть ли у тебя фотографии ребенка? Томаса?

– Да, – ответил Род. – Думаю, что да. И если ты хочешь, завтра утром после плотного завтрака я отведу тебя на кладбище в Пенрисе. Ты увидишь, где похоронен маленький Томас… если захочешь.

– Да, – сказала Лидия, едва не задохнувшись от смешанного чувства восторга, печали и благоговения. – Да, пожалуйста. Я действительно хочу этого. Потому что он не только мой

брат, верно?

Род вопросительно посмотрел на нее.

– Да, – сказала она. – Он и их брат тоже. Он брат Дина, брат Робин и сын Дэниэла Бланшара. Я хочу увидеть его для них. Для них всех.

– Хорошо, – сказал Род. – Хорошо. Значит, дело решенное.

Он оглянулся через плечо на часы, висевшие на стене кухни.

– Да, вот оно! Солнце определенно перевалило за нок-рею, и теперь настало время для бокала вина. Позволь сказать, это будет самый приятный бокал вина за всю мою жизнь.

Мэгги

Благодаря довольно сложной системе распечатки электронных писем и доставки их в хоспис, где Дэниэл сначала читал, а потом отвечал рукописными каракулями на плохо читаемом французском языке, которые вводились с клавиатуры у нее дома и отправлялись к Марку, стало ясно, что брат Дэниэла приедет в четверг с намерением остаться на неопределенное время – иными словами, и Мэгги была рада, что об этом так и не было явных упоминаний, до смерти Дэниэла.

Она купила несколько пленок с уроками французского языка и стала слушать их, разъезжая между домом, Либби и хосписом. Мэгги слушала их и сейчас. «J’ai laissé ma porte deverrojoillée», – слегка покровительственным тоном произносила женщина. «J’ai laissé ma porte deverrojoillée», – повторяла Мэгги с таким грассированием, какое только могла изобразить, удивляясь, нужно ли ей будет кому-то объяснять по-французски, что она оставила свою дверь незапертой.

Мэгги включила левый поворотник и свернула с главной дороги на подъездную аллею к дому Дэниэла. Марк должен был приехать через час, и ей предстояло убрать постель Дэниэла и постелить свежее белье. Она также привезла несколько пакетов – только основные продукты вроде хлеба, молока и сыра. (Ничего, кроме чеддера. Она некоторое время разглядывала французские сыры в витрине супермаркета, но потеряла самообладание; как французский сыр, купленный в Бери-Сент-Эдмундсе, мог выдержать сравнение с настоящим французским сыром?) Она также купила яблоки, бананы и пару пакетов замороженного супа. И брусок мыла. (Всегда приятно начинать день со своего мыла, которым никто до тебя не пользовался.)

Она выключила двигатель, и покровительственный голос женщины прервался на полуслове, когда она говорила что-то насчет обувного магазина. Забирая сумки с заднего сиденья и направляясь к дому Дэниэла, Мэгги повторяла про себя: «Je vais a la mansion de Daniel. J’ai quellques achats. Je m’apelle Maggie. Commenn s’est passé voutre vol?»

Мэгги надела новый сарафан, – это было хорошо, что она по-прежнему имела красивые руки, а ее декольте не нуждалось в маскировке; хорошо было немного открыть свое тело в солнечные дни. Сарафан был белым. Предстоящий день казался настолько темным и неопределенным, что Мэгги неосознанно выбрала цвет, символизирующий новизну и невинность. Она обула светлые гладиаторские сандалии, а ее кудрявые волосы были собраны и заколоты по обе стороны от лица.