Слова, из которых мы сотканы

Дэниэл улыбнулся. Ей показалось, что он выбрал неподходящее время для одной из своих редких улыбок. Как ни странно, он как будто радовался своему состоянию. Нет, не радовался, а испытывал облегчение.

– Все нормально, Мэгги, все замечательно. Это судьба, понимаете? Я никогда не считал себя стариком… пожалуй, дожить до шестидесяти было бы приятно, но пятьдесят три года? Ну, что же, значит, пятьдесят три года.

Но тихий голос в голове у Мэгги твердил: «Нет, нет, нет». В ее голове раздавались звуки сокрушенных мечтаний и разбитого сердца. Не годится умирать в пятьдесят три года, нет, совсем не годится.

После этого они смогли пообедать вместе еще два раза, а потом Дэниэл отправился на химиотерапию. Он попросил Мэгги не посещать его в клинике, но она не послушалась и застала его в хлопковой пижаме – бледно-голубой, с кремовым кантом. Его тапочки стояли под кроватью, на подносе перед ним лежала газета «Telegraph», а на носу сидели очки-полумесяцы для чтения. Конечно, они придавали Дэниэлу более интеллигентный, но и более уязвимый вид. Ее сердце наполнилось нежностью. Но, заметив приближение Мэгги, он снял очки с поспешностью, намекавшей на тщеславие.

– Ох, – сказала Мэгги, – вы носите очки.

– Обычно я ношу линзы, – рассеянно пробормотал он. – Но я подумал, что здесь, в таком месте, среди всего этого, – он указал на разнообразные медицинские принадлежности, окружавшие его, – нужно ли мне суетиться из-за подобных мелочей? Кроме того, я думал, что не увижу никого, кто бы знал меня.

Она всматривалась в его лицо, желая увидеть хоть какой-то признак того, что он подшучивает над ней, что на самом деле он втайне рад, что она ослушалась и пришла повидаться с ним. Но в его лице ничего не было.

– Извините, – нервно сказала она, стараясь не заплакать. – Не могла вынести мысли о том, что вы здесь совершенно один. Я принесла кое-какие фрукты, посмотрите. – Она сняла сумку с плеча и достала два банана и три зеленых яблока, положила их на поднос и сразу же пожалела об этом. Фрукты выглядели необыкновенно здоровыми… и банальными.

Дэниэл не взглянул на фрукты. Вместо этого он без всякого выражения посмотрел на Мэгги и вздохнул. Она подумала, что сейчас он начнет жаловаться и скажет, что глупо было приносить фрукты, что он слишком болен, чтобы есть фрукты, что он вообще не любит фрукты. Но он этого не сделал. Вместо этого он взял ее за руку, и когда Мэгги посмотрела на него, то увидела единственную слезинку, скатившуюся по его щеке.

– Спасибо, – прошептал он. – Вы очень добрый человек.

– Всегда пожалуйста. – Мэгги сочувственно улыбнулась и протянула салфетку. – Можете рассчитывать на меня.

Размышляя о предыдущих месяцах, она думала о том, что, в определенном смысле, было несправедливо после двадцати лет одинокой жизни почти влюбиться в мужчину, который оказался смертельно больным. Если бы Мэгги не была оптимисткой, всегда считавшей, что стакан наполовину полон, то могла бы заключить, что это типично для нее. Но это было нетипично. Это было ненормально. В целом ее жизнь проходила гладко, со смутно выраженным восходящим направлением. Мэгги обычно получала то, что хотела, но, с другой стороны, она хотела немногого. Поэтому вместо того, чтобы рассматривать предстоящую смерть своего нового друга как нечто плохое, Мэгги решила рассматривать ее как подарок. Как возможность сделать чью-то жизнь немного легче. Как шанс позаботиться о другом человеке. Так что последние несколько месяцев Мэгги занималась именно этим. Вместо того чтобы стать любовницей Дэниэла, она стала его сиделкой. Вместо того чтобы сидеть у телефона в ожидании его звонка и фантазировать насчет обручальных колец и свадебной церемонии, Мэгги управлялась с его лекарствами. Вместо того чтобы сидеть напротив него в приглушенном свете ресторанов и встречаться для пикников в солнечные дни, она сопровождала его во время визитов в клинику и готовила тушеное мясо.

Теперь его жизнь приближалась к концу. Это могли быть считаные дни или недели. Он исхудал, и его лицо утратило прежнюю безупречную симметричность; местами оно стало дряблым, а в других местах бугрилось от напряжения. В те часы, когда он мучался от боли, морфин делал его молчаливым и неподвижным. Тогда она скучала по Дэниэлу и почти ощущала, как жизненная сила просачивается сквозь его сероватую кожу и скапливается липкими лужицами на полу под кроватью. Но в хорошие дни, когда в его теле оставалось больше первозданного духа, чем производных опиума, они с Дэниэлом беседовали до тех пор, пока его горло не начинало саднить от сухости или пока сон снова не погружал его в молчание. Мэгги чувствовала, что эти беседы были более вольными и откровенными, чем любые разговоры, которые они вели в предыдущие месяцы, когда пили вино в ресторанах и предавались заманчивому убеждению, что оба проживут еще как минимум по двадцать лет.

Во время их четвертого свидания в тайском ресторане она спросила Дэниэла о его матери. Он пожал плечами, как будто чужая мать не могла представлять никакого интереса для другого человека.