Слышимость

Я вышел на нашу улицу, подкрался к дому, перелез через забор и оказался во дворе.

Видимо, с новым замком все сложилось успешно – дверь была плотно закрыта.

Я обошел дом и заглянул в окно кухни. Мама, в фартуке, стояла у плиты – готовила на завтра. Окно сестры было темным, мое – тоже. Сиренью пахло так сильно, словно во дворе рос не один куст, а дюжина.

Надо мной мерцала целая россыпь звезд, луна светилась в темно-фиолетовом небе как фонарь, но этого было недостаточно, и двор рассыпался: яблоня, сирень, клумбы, крыша Витькиного дома, береза за ней, сарай – все сплеталось и перемешивалось. Я добрался до двери сарая, нащупал ручку и потянул.

В сарае тьма была совсем кромешной – пыльное, в разводах, окно казалось приклеенным к стене. Я зацепил плечом ящик с банками – он встревоженно зазвенел – ткнулся ногой в велосипедное колесо, вытянул из стола ящик и нашарил в нем коробок. Чиркнул наугад – перед лицом затанцевал, растягиваясь по спичке, огонек.

Я посадил огонек на фитиль свечи – вокруг фитиля тут же заблестел каплями воск – и помахал спичкой, бросил в жестяную коробку с шурупами.

По сараю потянулись оранжевые блики – заблестела каждая банка, каждая железка, и даже спицы на велосипедном колесе растопырились точно нарисованные, а между ними вспыхнул катафот. В углах засеребрилась паутина.

И даже грязное окно посветлело и отразило свечу – в глубине мутного, комочками, киселя развернулся оранжевый кружок.

Отклеился от стены и заметался по сараю большой серый мотылек, встревоженный светом – он долго кружил, проваливаясь и кувыркаясь, а потом приземлился на прежнее место, подвигал крыльями и замер.

Так тихо стало – я слышал биение собственного сердца. Пахло старыми вещами, деревом, землей. Я достал из ящика «Записную книжку рыболова», перелистал, открыл наугад и предпринял очередную попытку расшифровать хоть что-нибудь из дедовых записей.

Дед писал мелким крючковатым почерком, половину слов сокращал, все буквы были похожи друг на друга, строки наползали одна на другую, и получалась не запись, а сплошная каша – из которой можно было разве что вычленить отдельные слова, но случалось это так редко, что общий смысл оставался загадкой.

Самыми понятными были списки покупок – того столько-то, этого столько-то. Иногда мелькало мамино имя – полное или ласковое, сокращенное, но и его я скорее узнавал по первой букве – высокой, втыкающейся в верхнюю строку – нежели прочитывал.

Дед сто раз говорил о том, что возьмется да и надиктует мне все свои записи – «чтоб было» – но все откладывал и откладывал. Витька брал один из блокнотов себе домой, сидел полночи, просил бабушку помочь, но в итоге возвращал ни с чем.

Я вспомнил про Витьку.

«Как он там? – думал я. – Лежит в номере, окна, конечно, открыты, слышно, как море шумит, музыка там всякая… Душно… На тумбочке таблетки, градусник, на блюдце – лимонные дольки без кожуры, которые надо рассасывать».

Мне стало жаль Витьку – он за месяц до отъезда начал хвалиться, показывал фотографии отеля, расписывал свои планы.

Кто-то постучал в окно, и у меня даже ноги подкосились от страха и неожиданности.

– Это ты тут заседаешь? – окликнул из-за окна дед.

Голос его был глухой, далекий.

Я облизал пересохшие губы.

– Я!

– Предупреждал бы! Темень, а в сарае огонек горит!

Я перешагнул через велосипедное колесо, толкнул дверь, выглянул во двор.

– Буду предупреждать, – пообещал я.

Дед стоял у окна и задумчиво скреб подбородок.

– И сарай не спали, – сказал он, наконец.

– Не спалю.

– По Витьке что ли тоскуешь? Маяк соорудил?

С этой стороны свечу нельзя было различить – окно ровно мерцало бледно-желтым.

– Да нет, так… – пробормотал я. – Скучно.

Дед вздохнул и поднял палец вверх.

– Скука суть яд.

Над нами пронеслась летучая мышь – исчезла за яблоней. У забора пел сверчок.

– Татьяна пришла, – сообщил дед, помолчав.

Я закатил глаза.

– Давно уже пришла, – уточнил дед, – не только что. Вон, с матерью дискутирует.

Я оглянулся на окно. Сестра сидела за столом, нарезала овощи в салат. При этом она улыбалась, говорила что-то. Маму отсюда видно не было – но по тому, куда время от времени направлялся взгляд сестры, можно было сказать, что она еще не отходила от плиты.

– Взрослеет Татьяна, – сказал задумчиво дед, и в его голосе мне послышалась грусть.

Я не знал, что ответить.

– Гаси-ка ты свой маяк.

Я вернулся в сарай, дунул на огонек – он согнулся, точно пытался увернуться, но тут же исчез. На его месте секунду-другую висела в темноте красная точка – кончик фитиля – а потом и она погасла, и тоненько запахло дымом.

Когда я закрывал сарай, дед уже взбирался на крыльцо. Я догнал его, вполголоса восхитился замком, прыгнул в коридор – из кухни пахло так, что под ложечкой засосало, сестра стояла, прислонившись к холодильнику, что-то рассказывая маме, – и тут же юркнул за дверь столовой.