Смена

Короче, согласилась я на встречу. В противоположность предыдущим своим свиданиям, явки которых назначались в статусных культурных заведениях, я, памятуя о том, как на опере Гергиева мой желудок урчал громче оркестра, предложила Вадику самое искреннее, чего хотела в тот момент. Давай просто где-то пожрём? Вот так, без малейшего желания понравиться. Он охотно согласился. Я подумала тогда: ну, может, хоть волосы бесплатно покрасит. Хочешь поменять жизнь, так сказать, поменяй причёску. Он и поменял. Хорошо, кстати, поменял, приняв прямо на дому. Усадил в кресло, жестом фокусника раскинул опавшую с шелестящим выдохом парикмахерскую мантию и сказал тоном конферансье, гордо и явно не в первые: “Добро пожаловать в салон Влада Тупикина”. В тот вечер я вышла из его квартиры с новым цветом волос, первыми предвестниками кондидоза и ясным знанием: “Теперь у меня есть парень”. Волнительных ощущений я по этому поводу никаких не испытала. Ну, разве что зуд в известной области.

Надо отдать должное, в освободившийся после потери Люськи паз моей и без того шаткой жизненной конструкции Вадик подошёл как влитой. Я бы, может быть, даже и научилась бы снова полностью функционировать и зажила бы нормальной жизнью, не случись как-то раз общажная тусовочка по случаю конца лета, возвращения из отчего дома и начала учебного года. Мы были довольно пьяны к тому моменту, как она подошла и сказала, что очень соскучилась. И хотя я не увидела в этом и намёка на раскаяние, мы обнимались и рыдали друг у друга на плече. Наверное, если бы в мире существовал чемпионат по самому ванильному перемирию, нам дали бы грамоту первой степени.

На следующий день наступила осень и трезвость. Они в совокупности проявили проблему. Да, я простила. Но расщелина недоверия оставалась. Из неё посвистывало и поддувало холодом. Новая страница нашей дружбы все не писалась – она как лежащая под копиркой впитывала и впитывала отпечатки предыдущей. Мне казалось, что она снова, вся такая сверкающая, прямо в уличных туфлях зайдёт в мою стерильно прибранную жизнь, натопчет, возьмёт, что нужно, и испарится. Поэтому я и не возражала против «Чайки». Я почему-то очень надеялась, что эта поездка поможет нам склеить то хрупкое, что осталось между нами. Что весь анамнез затерятся в шелухе памяти, и я перестану её ненавидеть, завидовать лёгкости нрава и раздражаться на постоянное желание кокетничать со всеми подряд. Что любой страх перестанет по инерции протаскивать меня сквозь все колдобины нашей сложной истории.

Но у меня не очень получалось. Ситуация особенно усугублялась тем, что в какой-то момент мне померещилась химия, якобы возникшая между ней и Антоном. Не веря голосу здравому, я слушала голос домыслов. А ему, голосу домыслов, ой как не нравилось, когда Антон как бы впроброс говорил “Весёлая у тебя подруга” или когда Люся пискляво, с интонированием тянула при встрече «Зааааай». Я чувствовала постоянные уколы ревности от каждого раза, когда он даже просто смотрит на неё, а наблюдение за их хихиканием в курилке рождало в области груди приставучее чувство назойливой тревоги.

Короче, в день, когда Люся предложила випассану, я решила пресечь дерущую душу рефлексию. Прямо на собрании, где обсуждались правила завтрашнего молчания. Именно там мною и было решено подсмотреть, а не с Люсей ли Антон так увлечённо весь вечер переписывается. Я встала за ним на расстоянии полуметра. И ни хрена, конечно же, не увидела. А потом придумала такой финт – навести на его телефон камеру и увеличить зум до х5. Стыдно, конечно, но что поделать. И вот, значит, стою я в беседке с телефоном, типа фоткаю. Руки трясутся, предельное палево. Приближаю. И вижу: действительно переписывается.

Только не с Люськой.

А с кем-то, кто записан у него в телефоне словом ЖЕНА.

Увиденное здорово выбило меня из колеи. И это даже несмотря на тот факт, что мы, получается, были на равных: оба в несвободе. И потому в тот вечер ни в какую «Акварель» я не пошла.

То есть пошла, конечно, в надежде, что будет свидание. Но он в тот вечер был особенно хмур и вообще не обращал на меня внимания. Тогда всласть прорыдавшись на море, я пошла спать.

Светлячком в непроглядной тьме мерцала одна лишь завтрашняя тишина.

Жена

Эту коварную поступь не спутаешь ни с чем другим. Тускнеющая палитра, ноты холода в ещё теплых ветрах и затихающие ребячьи голоса во дворе; будто кто-то легонько крутит тумблер громкости. Но это всё намёки, иносказания. Она уже идёт на встречу, будто бы просто в гости, с добрыми намерениями. Будто бы «да я просто спросить»; так, постою, покурю. И ей поверят, впустят; лишь потом заметят крадущуюся опасливо тень.

Но будет поздно.

Мы не успеем, никто не успеет, и она снова сделает с нами это; снова обманет как маленьких. Сто раз ведь проходили, и вот опять, на те же грабли. Каждый раз нежданно, каждый раз негаданно, но каждый год одно и тоже. То, чего начинаешь бояться еще в самом начале июня. То, чему пытаешься противостоять весь июль. То, из-за чего в тревожном ожидании проводишь весь август.

Осень убивает лето.