Смена

– Да при чём тут верующие. Мы просто предложим им всем помолчать, денёк. С утра и до обеда.

– А почему випассана-то? Почему не просто молчанка? Типа ехали цыгане, кошку потеряли, кошка сдохла, всё такое.

– Ой, Ви. Ну, ты чего как из деревни. Потому же, почему уборщица называется специалистом по клинингу, а секс без обязательств – friends with benefits.

– Ну, допустим. Детям-то это зачем?

– Ты мемаешь, да? Дети любят жрать надормовщину. Сделаем призы. Типа… отряд, который справился с молчанием лучше всех, получает … ммм… ящик мороженого.

– Ага. Ты бы вот сама заткнулась на день за мороженое?

– Хуёженое, – передразнила Люся в свойственной себе манере.

Она обиделась, потому что вопрос был не в бровь, а в глаз. Заткнуться для Люси было чем-то непостижимым. Слишком много событий происходило вокруг и внутри этой маленькой женщины, и событиями этими Люся никак не могла не делиться. Поэтому ее выгнали с ретрита в Подмосковье, куда она протащила телефон и, заскучав в первый же вечер, решила обзвонить всех подружек. Со второго – под Екатом – за то, что решила писать дневник. А третий, в Грузии, так и не начался: оказавшись на святой земле, наполнению духовному Люся предпочла наполнение гастрономическое. (Если бы тётечки из соцопеки, у которых мы ходили клянчить повышенную матпомощь, знали, куда уходят семестровые выплаты; если бы они только знали).

Видимо, сделать випассану в лагере для неё было шансом, как это модно говорить, закрыть гештальт. Модно вообще много чего говорить: уметь в медитацию

, быть не в ресурсе, услышать себя, чтобы откликалось

, гиперкомпенсировать. Люська этими словечками оперировала мастерски – тому её научили сотни марафонов, где дышат маткой, выпускают негатив и впускают в себя внутреннюю богиню (кажется, в таком порядке). В мире инстаграмного буддизма, астрологии, натальных карт и прочей эзотерики она была своей, а потому убедила директрису Кубышку на эксперимент. Воспиталка Гильза, правда, выразила сомнения: отрекомендовавшись человеком предметным, с тремя высшими образованиями и бесчисленными курсами повышения квалификации (“у меня 62 диплома!”), она долго изводила нас вопросами о преследуемых целях мероприятия. В итоге эти двое осторожно согласились. Сказали: давайте попробуем, только без глупостей. В переводе на русский это значило: «Господи, помилуй, неужели полдня хоть поживём как люди. Молодцы, девчонки, молодцы».

Детям всё было объявлено на дискотеке. Так и сказали: завтра практикуем випассану— особую практику молчания – с утра и до обеда. Охотников фрондировать Люсиной идее не нашлось – видимо, откликнулся просмотр «Евротура» и лишний час купания в качестве награды. Пока Люська всё это восторженно рассказывала в микрофон, я смотрела на неё и всё пыталась, пыталась заново полюбить. Это было непросто. Зато было так просто в первый раз.

Люся

Ладно, Люську в своё время я тоже сталкерила. Куда более обстоятельно, чем Антона: где-то полгода или около того. Так мне понравилось её нежное ФИО в списке записавшихся на день открытых дверей. Рядом со мной примостилось вынужденно, ввиду алфавитного порядка. Людмила Львовна Лаврецкая. Отмотала стену ВКонтакте до самого донышка. Всё прознала про музыку для себя и музыку для окружающих. И нелепый гэтсбинг: «Ребята, есть билет в кино сегодня, кто со мной?», а перед этим – хромые стишочки о мальчике и чёрно-белый портрет с декольте, вырез до прорези. Когда крыша моя совсем уехала от невроза поступления и экстернатского одиночества, я Люсины фотографии стала сохранять в отдельную папочку. Так, через три месяца воздыханий в мета-вселенной мои чувства к Людмиле стали весить под три гигабайта. А ещё через три – я снова увидела её фамилию – аккурат над своей, уже в списках поступивших. У нас даже было одинаковое количество баллов – 287. Только Люся уступила мне в литературе, а я ей – в английском.