Смена

Из мерно гудящего шума родительских голосов я вычленила многое. Все они зво́нили, предлагали покушать, садили на коленочки, запрещали ложить локти на стол, предлагали полакомиться творожочком, определяли принадлежность как ейную, скучали за своими чадами и утверждали то, что. Многие, употребляли выражения похлеще тех, что были в ходу у юного поколения: пипец, вкусняшка, пупсик, вацапка. В самое сердце поразила меня мама Марины Колесниковой. Миниатюрная женщина в желтой футболке с надписью I am sexy VIP на туго обтянутой груди увещевала дщерь: «Марина, колбасу надо слайсить пи-си-ка-ми. Это что за лошади квадратные? А ну дай сюда нож, дура безрукая». – «Ма, ну че ты агришься, а?» (Как выяснилось позже, она десять лет работала продавщицей на Брайтон-Бич, так что в моих глазах это было даже простительно.)

Мешанина сленга, местечковых диалектов и потешного говорка не кончалась весь день. Окруженная ей, я невольно вовлекалась в беседы, а вместе с ним – и в чужую жизнь. Прав был Лев Николаевич: все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. В «Чайке» я не встретила ни одной счастливой семьи. Они редко были полными, но часто сложносочиненным – такая, например, как у Феди-Кекса: тетя, двоюродная сестра, мама и старенькая колли Берта, все как на подбор опрятные бюджетники. Мама жаловалась тете: «Нет, ты подумай, он говорит, что я – токсик. Я чуть под стол не упала. Ты представляешь вообще, матери родной в лицо такое сказать?» Тетя цокала и качала головой, а Федя не слушал: уничтожал домашний маковый рулет.

Или, например, Оля Балкина, к которой приехали бабушка в платье-халате цвета застиранной наволочки и мама. Они сидели рядышком в убогой тесноте девичьей комнаты. Над кроватью Олиной соседки висел самодельный календарик – 21 квадрат, из них почти половина жирно закрашена крестами (и снова сделалось грустно). «Видимо, не очень тут у вас», – подметила Олина мама, пока бабушка Оли вытаскивала пакетики один за другим, нараспев рассказывая о содержимом и улыбаясь вставной керамикой. Они втроем говорили поразительно схожими голосами, образуя чудную гамму – от звонкой к скрипучей и обратно.

– Мам, заканчивай давай ее кормить, у нее твоими стараниями скоро диабет начнется. И умоляю, не чавкайте обе. Пожалуйста.

– Леночка, фу, как грубо. Она же ребенок, растущий организм.

– Куда растущий? Вширь?

– Злая ты, мам. Но это потому что мужика у тебя нет.

– А у тебя, можно подумать, есть.

– Вот и есть.

– Ой, Оленька, как интересно, расскажи.

– Да я не знаю, что сказать-то. Нормальный чечик. Симп.

– Симп?

– Симпатичный, ба.

– А-а-а. А зовут-то как?

– Марк.

– Еврейчик, что ли? Ну так это чудесно, будет хороший семьянин.

– Ба, ну что вот ты сразу эту свою телегу? А вон он, смотрите.

– Ой, страх какой. А волосы-то зачем синие?

– Так, развели тут. Никаких любовей до института! Марк тебя на физмат не поступит!

– Счастье женщины, Леночка, не в физмате.

– Ладно эта – совсем уже кукуха поехала. Но ты-то! И в кого только мозгами пошла…

– В папашку своего. От тебя красота только. И ширь.

– Похами мне, похами.

– Да я, может быть, наконец избавлю нашу семью от наследственного венца безбрачия!

– Это правильно, Оленька. Сколько же можно… Только как?

– А так. Я недавно в одной соцсети нашла гадалку…

– Прекрасная инвестиция алиментов, что уж тут. Молодец.

– Не перебивай! Так вот она мне сказала, что у нас просто у всех по женской линии два нуля в Венере. И что в ближайшие десять дней встреча с суженым сотрет это проклятие.

– Два нуля в Венере, говоришь? Я для этого на трех работах пашу, чтобы репетиторов оплачивать? Ольга, хочу напомнить: ты поступаешь на физмат МГУ. Как и я когда-то. Как и эта постепенно выживающая из ума женщина.

– Леночка, ты стала очень грубая…

– И с мужиками у нас не получается, потому что нормального в таком окружении не встретишь. Математики – они все психи и аутисты. Я тебе это как человек, не растерявший в нашем дурдоме остатки логики и рассудка, говорю. Нет никаких гадалок, гороскопов, венцов, хренцов. Нет их!

Они говорили громче положенного и почти начали друг на друга орать, но мне даже нравилось: в этой троице не было безразличия, в них чувствовались тепло, боль, любовь. Это лучше, чем мама, внимательно листающая «тиндер», пока сын рассказывает о том, что облако похоже на большого слона. Это лучше, чем деловой папа, кричащий в воздух, как городской сумасшедший: «Добро, услышал тебя… Нет, я сказал, не понижаем, нет, нет! Если понижаем, то будет нарушение ука эрэф с моей стороны, да так, что ноги не срастутся, понял?»

Это лучше, чем вхолостую проторчать у забора лагеря с утра и до позднего вечера, так и не дождавшись промелька знакомых фар во тьме.

Часть III

Художник по волосам

Вот и пришло время рассказать про Вадика, моего жениха. Мы обручились с ним за три месяца до «Чайки» в грустный, нелепый день. День моего рождения.