Смена

– Ничего я не передергиваю, тебе просто на меня наплевать.

– Ну ты охренела, что ли? Весь день с этими котлетами носился, чтобы к тебе успеть!!! А потом еще название беседки не мог вспомнить!

– Я ведь сказала: Брюсов!

– Вет, да я ебу, что ли: Брюсов, Пушкин…

Потом Антон рассказал, что встал в пять утра, чтобы сделать заготовки, что телефон разрядился, что название беседки он забыл, поэтому методично обошел все десять «писательских» беседок «Чайки», а оказалась я, конечно же, в последней. Причины нагромождались друг на друга, в них не было ни намека на раскаяние, но это уже не имело значения.

Мы были здесь, вместе, секретно – чтобы никто не видел, взявшись за руки под столом – отчего внутри делалось радостно и свободно, как бывало в детстве 30 и 31 мая. Двое суток редкого счастья, когда школа уже закончилась, а лето только впереди и время еще не начало жадно отщипывать от него день за днем. Остановить, засахарить это мгновение, оставить в памяти навсегда.

– Грустишь? – спросил Антон и, не заметив моего кивания, сказал: – Я тоже маленько.

Я понятия не имела, о чем он грустит. Но верила, ясное дело, в то, что грустим мы про одно и то же.

Лето, конечно, совершенно особенное время года. Лета ждут, до него отсчитывают дни, их сравнивают между собой. Вы, например, часто слышите, когда говорят: «Это была лучшая осень в моей жизни» или «Эта весна лучше, чем предыдущая»? Я нет. Летом особенно хочется успеть все. Новый велик, кроссовки, плавать голым, босые танцы под Агутина, орать песни, сидя на чьем-то плече, безрассудный one night stand, белые ночи в Петербурге. Именно летом принято переживать о его безрассудной растрате. А оно не терпит, не ждет: улетает – не заметишь.

Если бы в момент нашей ссоры в беседке меня спросили, какое лето самое счастливое в моей жизни, я бы, не сомневаясь, ответила, что это, переживаемое сейчас.

Просто оно и вправду было таким.

Родительский день

Вхолостую проторчишь у забора лагеря с самого утра и до позднего вечера, так и не дождешься промелька знакомых фар во тьме. Не увидишь родных, дорогих, теплых, пахнущих домом, сумевших выкроить копеечку, денек, чтобы приехать. Обнять, взять на руки, не поругать за порванные сандалии и накормить самым вкусным, самым лучшим. А просто вкусное и просто лучшее раздарить новым товарищам, чтобы те обзавидовались: «Эх, какие же они у тебя классные, эх, какие». Счастливейший день, которого не было и не будет. У меня. Зато будет у них.

На родительский день в «Чайке» было заявлено 83 человека. И это на 216 детей. Даже не знаю, чем обусловлена такая популярность мероприятия. Не хочется думать, что близостью лагеря к морю, совсем не хочется. Директриса Кубышка хотела, чтобы мы выглядели солидно, потому велела надеть самое достойное. Под достойным подразумевались целомудренные майки, прикрывавшие хотя бы пупок, и не подразумевался дуэт носков с резиновыми сланцами. Еще Виктор Михалыч за день до мероприятия предложил покрасить лавочки. Решение это нельзя было назвать стратегически грамотным: на территории стало негде сидеть, зато повсюду воняло растворителем.

Кубышка в родительский день слегка сошла с ума. Та еще любительница театрального мельтешения вокруг собственной персоны, теперь она сама заискивала перед родителями. Пресмыкалась. Говорила с тревожной приветливостью и льстила формулировками типа «шебутной, но перспективный». Хранила трепыхавшуюся на лице улыбку, когда бабушки критиковали скудость столовского рациона, и прикрывала мощным телом поставленных друг на друга игрушечных лошадок, оказавшихся в неприличной позе не то по чьей-то забывчивости, не то по воле шутников парней. К родительскому дню – единственному за смену, когда пытались произвести впечатление, – она подходила со всей ответственностью, а потому длинные ряды столов в главном корпусе были заставлены блюдами, которых отродясь не бывало в чайкинском меню. Театрально-буфетных размеров бутерброды, уложенная пионовыми лепестками ветчина, сияющие, будто налакированные пирожки. Я разглядывала стоявшего у стола Антона, ревниво поправлявшего совсем не эстетскую сервировку авторства Раисы Иванны, и что-то мягчело в душе от его изможденного лица, теперь прояснившего мне причины его манкирования ночным рандеву.

Мамашкам и папашкам было не до того. Вся их масса за секунду вывалилась из одышливого желтого автобуса и собралась у ворот аккурат в полдень. Они текли через КПП, демонстрируя утробу сумок и спуская на охрану праведный родительский гнев: «Чего пристали, гостинцы везем!» Я то и дело становилась случайным свидетелем их бесед, увы, демонстрировавших бессмысленность моих уроков развития речи в нашем отряде.