Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

«Они близко, будь готов к приему», — прохрипела в кармане у Корсакова рация голосом Жоржа Вальдеса. Сквозь ветровое стекло автомобиля, припаркованного в боковом проезде, Корсаков окинул взглядом проходившую перпендикулярно улицу и привычно выделил среди пешеходов маленькую фигурку матери в темном платье и в темном траурном платке. Мать направлялась в недавно выстроенную благотворительную поликлинику, куда поступила на работу, прельстившись близостью поликлиники от дома. Благотворительным это заведение было для клиентов, но отнюдь не для персонала — и без разговоров в барах и пивных Корсаков мог многое узнать о рабочем режиме матери по ее походке, которая из энергичной утренней ко времени вечернего возвращения делалась шаркающей и неровной. Вслед за матерью в некотором отдалении нахально полз кремовый «Кадиллак» — машина, не слишком подходящая для наружного наблюдения. Корсаков подумал, что, с другой стороны, его мать из тех людей, что органически не способны заметить за собой слежку, и бандиты имели время об этом догадаться. Корсаков внимательно посмотрел на сумку в руках матери, которую та постоянно носила с собой. Он заметил, что сумка явно была тяжелее, чем обычно, и из нее торчала красная рукоятка дамского зонтика — вещь совершенно естественная в довольно пасмурное утро, если не знать о том, что в это утро мать по просьбе Корсакова, переданной через Кауфмана, должна была иметь с собой какой-нибудь красный предмет. Корсаков понял: мать готова к отъезду, билеты на самолет и самые необходимые вещи находятся при ней. Требовалось отсечь «хвост», ежедневно остававшийся у поликлиники дожидаться ее возвращения домой. Корсаков развернул свою машину и знакомыми с детства проулками подогнал ее как можно ближе к поликлинике. Затем он вышел из машины и пошел пешком, отыскивая взглядом кремовый лимузин. Впрочем, тот был припаркован как обычно — по диагонали через улицу от главного входа в поликлинику. Как всегда, один из мафиози сидел за рулем и наблюдал в зеркало за главным входом, тогда как второй отправился караулить служебный вход с другой стороны здания. Времени у Корсакова в запасе имелось немного — по договоренности матери следовало через час покинуть поликлинику и ехать в аэропорт. Однако Корсаков был уверен в том, что все пройдет как надо, — все его нервы пели от восторга, настраиваясь на схватку, словно смертоносный музыкальный инструмент. Сама погода, казалось, подбадривала его — облака стремительно рассеивались под прохладным ветром, открывая свежую голубизну неба и щедрое солнце, всюду разбрасывавшее слепящие блики. Через правое плечо у Корсакова была перекинута спортивная сумка, левая рука оставалась свободной. Когда он поравнялся с кремовым «Кадиллаком», сидевший за рулем бандит уже успел внимательно осмотреть его в зеркало, не нашел ничего подозрительного и потому не заметил короткого резкого движения кисти левой руки, которым Корсаков из-под сумки послал в открытое окошко «Кадиллака» метательную звезду. Успев услышать краем уха липкий хруст зубцов, вспоровших живую плоть, Корсаков зашагал дальше, не останавливаясь, не прибавляя шага и преодолев искушение обернуться на оставшийся за спиной автомобиль. Он обогнул здание поликлиники и сразу увидел второго бандита на его обычном месте — на пустынной в этот час детской площадке многоквартирного дома. Бандит меланхолично покачивался на качелях, вперив в Корсакова недобрый взгляд маленьких черных глазок. Видимо, он смертельно скучал и уже не верил в то, что слежка может дать хоть какой-нибудь результат, поэтому не только не старался вести себя незаметно, как требовала его задача, а вызывающе оглядел прохожего с головы До пят и произнес, когда тот поравнялся с ним:

— Эй ты, бородатый! Корсаков остановился и спросил:

— Это вы мне, мистер?

Вежливая улыбка Корсакова не понравилась бандиту. Тягучий южный выговор не в меру улыбчивого парня разозлил его еще больше, так как окликнувший Корсакова «курок» всех южан считал расистами, ненавидящими не только негров, но и итальянцев.

— Какого  черта ты  здесь  околачиваешься?  — спросил бандит. — Ну-ка иди сюда, деревенщина!

Корсаков с удовлетворением подумал о том, что его маленькая актерская импровизация удалась, однако тут же ощутил укол стыда: вряд ли уместно было оттачивать актерские способности на человеке, которому через несколько секунд предстояло умереть. Между тем бандит неторопливо поднялся со скамеечки качелей. От Корсакова его отделял низенький, в половину человеческого роста, заборчик, окружавший поликлинику вместе с ее хозяйственными пристройками и двором.

— Стой, где стоишь, — угрожающе прохрипел бандит, держа руку во внутреннем кармане куртки. Корсакова огорчало то, что кто-нибудь с верхних этажей поликлиники или из окон дома может наблюдать за разыгрывающейся сценой. Меньше всего ему хотелось бы, чтобы этим наблюдателем оказалась его мать.