Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза

Разоблачения, касающиеся катастрофы на Чернобыльской атомной станции в 1986 году, оказали еще более значительное воздействие на облик работников Коммунистической партии в глазах общественности, поскольку выяснилось, что руководство КПСС, а также украинской и белорусской партий, участвовало в серьезнейшем сокрытии данных, что несло угрозу здоровью миллионов. Точная карта, обозначающая уровни радиации, впервые была выпущена в 1989 году, и выяснилось, что жители ряда наиболее пострадавших районов, не были ни эвакуированы, ни даже предупреждены. Наделе, радиационные дозиметры, розданные для нужд системы гражданской обороны, были отобраны, чтобы лишить жителей возможности обнаружить повышение радиационных уровней.

Многие называют 1989 год поворотным пунктом в своем отношении к существующему строю. Большинство людей в общих чертах имели представление о серьезных нарушениях в прошлом, но конкретные свидетельства, увидевшие свет в тот год, вызвали ненависть к режиму по всей стране.

После того, как Украина провозгласила независимость, я спросил президента Леонида Кравчука, когда он перешел от веры в коммунизм к убеждению, что Украина должна стать независимой. Он ответил: «В 1989–ом». А затем пояснил, что в общем зная о нарушениях и даже преступлениях в прошлом, он до того года не видел никаких конкретных доказательств. То, что Кравчук увидел и о чем узнал в 1989 году, убедило его: только независимость сможет спасти его страну от подобных ужасов в будущем.[63]

В одном из своих суждений Егор Лигачев был совершенно прав. Компания в средствах массовой информации, выставлявшая напоказ темные стороны советской истории наряду с существующими в стране неурядицами, подрывала самые основы режима.

Стратегия Горбачева

С весны 1988 года я был убежден в серьезности намерений Горбачева добиваться политической реформы в Советском Союзе и что это потребует добросердечного усилия столковаться с Западом. Последующие события укрепили мою убежденность. Был я также полностью осведомлен, какое массированное сопротивление встречает он в Коммунистической партии. До поры до времени оно по большей части наверняка было пассивным, однако оппоненты Горбачева начинали высказываться все более и более открыто, так что можно было ожидать появления внутри партии более цельной оппозиции. Я понимал, что никакая программа реформ не добьется успеха до тех пор, пока не будет сломлена хватка аппарата партии.

Впрочем, я не был уверен, что Горбачев понимает необходимость слома власти возглавляемой им партии для того, чтобы его реформы получили шансы на успех. Он все еще говорил так, будто был способен превратить партию в авангард реформ, но я никак не мог понять, то ли это риторика, нужная, чтобы выиграть время для маневра, то ли он действительно этому верит. Если бы Горбачев действительно верил в способность Коммунистической партии создать демократический строй, у реформы не было никакого шанса.

Тем не менее, меня не переставало впечатлять не раз доказанное умение Горбачева, маневрируя, одерживать верх над своими противниками, как и его способность учиться на собственных ошибках и, когда требуется, менять курс. Помня обо всем этом, я указывал в докладах Вашингтону и на разъяснительных брифингах американским журналистам в Москве, как рискованно делать ставки против Горбачева в схватках, какие ему предстояли. Несмотря на усиливающуюся критику и со стороны консерваторов, и со стороны реформаторов, Горбачев оставался самым популярным из всех политических руководителей страны, и эта популярность обернется незаменимой ценностью, стоит ему внедрить более демократические процедуры в политическую жизнь страны.

Даже считая, что Горбачеву удастся остаться на вершине советской политической структуры в обозримом будущем, я не верил в успешную реализацию его программы хозяйственной реформы. Наделе, она, казалось, обречена на неудачу, и основной вопрос, волновавший меня, состоял в том, поймет ли Горбачев это вовремя, чтобы принять программу более радикальных и фундаментальных перемен. Еще казалось, что он едва ли не слеп в отношении действительной движущей силы этнических и национальных волнений, и я раздумывал, сумеет ли он доказать, что способен так же справиться с ними, как сумел убедить партийных работников принять участие в подлинных выборах. Когда речь шла о выборах, Горбачев, похоже, знал, чего он хочет, даже когда шел извилистым путем. Что же касается национальностей — как русской, так и нерусских, — то либо он не знал, чего хочет, либо хотел чего–то недостижимого: добровольного согласия на имперский контроль.