Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза

В 10:30, когда мы входили в двери Спасо—Хауз, зазвонил телефон. Сняв трубку, я узнал, что на проводе был Джеймс Доббинс, исполнявший обязанности заместителя госсекретаря по европейским делам. Си-Эн-Эн, уведомил он, передает сюжет о том, что Горбачев уйдет в отставку с поста генерального секретаря. Не могу ли я, спросил Доббинс, пролить свет на это сообщение. Я сказал ему, что сюжет не видел (в те времена мы еще не принимали Си-Эн-Эн в Москве) и что сомневаюсь в намерении Горбачева уйти в отставку, но обещал навести справки.

В Вашингтоне день был еще в полном разгаре, ясно, что нельзя было ждать до утра, дабы внести какую–то ясность. Я позвонил своему заместителю, Майку Джойсу, и попросил его выяснить через наших сотрудников все, что можно, по поводу сообщения, поскольку вскоре мне, по всей видимости, предстоит разговор с президентом или государственным секретарем. Через пять минут позвонил наш политический советник и доложил, что московское бюро Си-Эн-Эн сообщило: Горбачев встречался у себя на даче с близкими соратниками, чтобы решить, следует ли ему оставить партийный пост, сделав это частью общей реорганизации. У журналистов нет информации, принял ли он твердое решение.

Я едва–едва успел облегченно перевести дух (мы в посольстве, в конце концов, обладали необходимой информацией, раз знали о проведении таких вот встреч), как телефон снова зазвонил. На сей раз это был госсекретарь Бейкер, и я был счастлив поведать ему, что сообщение об отставке, похоже, преждевременно. Однако, указал я, не вызовет удивления, если Горбачев в обозримом будущем откажется от своего поста в партии. И все же, выразил я сомнение, вряд ли он пойдет на это, пока не почувствует, что способен действенно управлять страной, занимая иное положение. Я был убежден, что Горбачев добровольно не откажется от руководства страной, и сомневался в способности его противников сместить его на этот раз.

Когда неделю спустя Горбачев открыл пленум Центрального Комитета, корреспондент «Нью—Йорк тайме» Билл Келлер обратил внимание на совершенство политической ловкости рук Горбачева, выбрав подходящее сравнение:

«И вот мистер Горбачев, этот Гудини[67] от политики, вновь на сцене, готовый к следующему представлению. Он выскользнул из тех двух опасно тугих узлов (Литва и Азербайджан) и вновь поставил в тупик доверчивых зрителей, которые всякий раз, когда опутанного цепями маэстро бросали в реку, верили, что они являются свидетелями его последнего в жизни трюка».[68]

Монополии партии приходит конец

Декабрьская сессия Съезда народных депутатов 1989 года отказалась даже рассматривать предложение реформаторов об исправлении статьи VI Конституции, служившей правовой основой для монополии Коммунистической партии на власть в стране, Этот пункт обсуждался в тот день, когда Горбачев оскорбил Андрея Сахарова, лишив его слова, Тогда я раздумывал, отчего Горбачев отверг это предложение столь категорически. Обсуждая этот вопрос с близкими ему людьми, такими как Александр Яковлев, я слышал подобные объяснения: «Время еще не приспело» или «Практически у нас уже была многопартийная система: взгляните хотя бы на Прибалтику».

Лишь позже я узнал что Горбачев, Яковлев и Шеварднадзе в 1989 году пытались получить поддержку Политбюро для отказа от узаконенной монополии партии на власть, но потерпели неудачу Грубость Горбачева по отношению к Сахарову и другим реформаторам на декабрьском Съезде народных депутатов, возможно, проистекала из его расстройства; приходилось отстаивать позицию вопреки собственному разумению. Вероятно, он знал, что требовавшие положить конец монополии партии на власть правы, однако был недоволен, что его выставляют на всеобщее обозрение, когда он связан партийной дисциплиной, требующей отклонить данное предложение.

————

Со времени острых споров прошло едва ли больше месяца, когда появились признаки возможного изменения позиции Горбачева. Когда его спросили в Литве о статье VI, он намекнул, что более защищать ее не намерен, сказав: «Я не вижу трагедии в многопартийной системе… если она возникает как результат нормального исторического процесса и отвечает потребностям общества». Политические наблюдатели в Москве расценили это высказывание как пробный шар: настрой покончить с монополией партии на власть явно креп.