Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза

А другие выступали против Горбачева потому, что он сохранял слишком многое от советского государства. Хотя в проекте договора были отражены буквально все рекомендации радикальных реформаторов, сделанные несколько месяцев тому назад, они начали выступать против него. Восьмого августа Юрий Афанасьев, вдова Сахарова Елена Боннер и другие известные демократы опубликовали открытое письмо Ельцину, призывая его не подписывать договор. На следующей неделе Движение за демократическую Россию выступило с аналогичным призывом, в котором были перечислены следующие условия для подписания:

   1. Договор должен быть подписан, как минимум, Белоруссией, Казахстаном, Украиной и РСФСР (другими словами, не подписывать договор, пока Украина не готова будет присоединиться).

   2. Необходимо провести предварительное обсуждение окончательного текста договора Верховным Советом РСФСР и общественностью в целом.

   3. Отказаться от положения, предусматривающего одобрение новой конституции Съездом народных депутатов СССР или Верховным Советом СССР.

   4. Включить процедуры выхода из сообщества.

   5. Записать положения, которые не позволяли бы республикам, допускающим серьезные нарушения человеческих прав или геноцид, стать членами нового союза.

Учитывая такое давление со стороны наиболее организованных сторонников Ельцина, кое–кто начал сомневаться, подпишет ли Ельцин договор 20 августа, даже если Горбачев вернется к тому времени в Москву. Тем не менее, когда Ельцин и Назарбаев встретились в Алма—Ате 18 августа, оба, казалось, были готовы подписать договор.

Мыс Ребеккой отложили отъезд из Москвы на десять дней, чтобы принять президента и миссис Буш в Спасо—Хауз во время их пребывания в Москве. Первого августа, вернувшись из Киева, мы начали собираться, рассчитывая уехать в воскресенье, 11 августа. Последние десять дней нашего пребывания в Москве были настоящим круговоротом: надо было собраться, провести прощальные обеды и ужины, по нескольку раз в день давая средствам массовой информации интервью, а также заключительные пресс–конференции — одну на русском языке для советских средств массовой информации и другую — на английском для американских журналистов.

Обычно я выступал перед прессой каждую неделю на русском и английском языках. В большинстве случаев я требовал, чтобы журналисты не цитировали меня. Если же они хотели использовать что–то из мною сказанного, они должны были приписывать это «западному дипломату высокого ранга».

Однако мы получили немало просьб провести последнюю пресс–конференцию с записью, что позволило бы цитировать мои высказывания о пережитом за прошедшие четыре с половиной года.

Вначале я сомневался, стоит ли это делать. Я знал, что если конференция будет записываться, меня вынудят говорить о деликатных вопросах, связанных с жизнеспособностью Горбачева как политического лидера. Если бы я считал, что он может быть убран теми, кто, как я полагал, строил против него козни, я бы не согласился выступать с записью, так как не мог бы честно отвечать на вопросы. Американский посол просто не может позволить себе предсказывать отставку Горбачева. Все восприняли бы это, как признак того, что американское правительство махнуло рукой на Горбачева, и это могло ускорить попытку сбросить его, поскольку могло быть понято, как указание на то, что Соединенные Штаты спокойно воспримут что бы ни произошло.

А я не считал, что Горбачева смогут убрать те, кто интригует против него, хотя такая попытка может быть предпринята. Поскольку ходило много слухов о его неизбежном уходе со своего поста, я решил, что будет полезно, если я найду какой–то способ предупредить Горбачева о готовящемся перевороте и скажу, что скорее всего он провалится. Исходя из всех этих соображений я согласился провести пресс–конференцию с записью.

Пресс–конференция была намечена на 5 августа, и на нее пришло несколько десятков журналистов. Как я и ожидал, один из них спросил, какое будущее ждет Горбачева после заключения Союзного договора. Я ответил, что если он сохранит сотрудничество с Ельциным, то, безусловно, останется на своем месте до будущих выборов, которые состоятся, по всей вероятности, через год или два. А что произойдет тогда, — неизвестно.

Другой корреспондент спросил, считаю ли я, что демократические перемены в стране достаточно глубоко проникли в общество, чтобы стать необратимыми. Это позволило мне дать следующий ответ: