Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза

«Я считаю, что размах и масштаб перемен делают невозможным возврат к командной экономике или тоталитарной системе правления. Это, однако, не исключает попыток такого рода в той или иной области, и я подозреваю, что существуют силы, которые подспудно работают в этом направлении… но дело слишком далеко зашло, чтобы такие попытки удались, Так что если меня спрашивают; «Могут ли они вернуться назад, к административно–командной экономике поры Брежнева?», я бы ответил: «Нет». Это просто невозможно. И даже если будут предприняты попытки поставить тут или там препоны, это лишь немного задержит ход событий… но система разрушена, и я не вижу способа ее восстановить.

В еще большей мере это относится к тоталитарным методам правления.

Я знаю, что существуют силы, которые требуют его, которые призывают к другому руководству… и, однако, я считаю, что существуют подлинные преграды для широкомасштабного использования силы, Если же такие попытки будут предприняты — не дай Бог! — если они все–таки будут предприняты, я думаю, они провалятся. Так что я не говорю, что попыток захватить власть не может быть, они вполне возможны, но я считаю, что они скорее всего провалятся».

Лишь немногие из журналистов дали отчеты об этой пресс–конференции, а те, кто дал и процитировал меня, указали лишь, что у Горбачева «прекрасные» перспективы, не упомянув о столь тщательно подобранных мною объяснениях. И ни один не упомянул того, что я говорил о возможности переворота и о том, что он, скорее всего, провалится.

Трудно объяснить на пленке всю сложность происходившего. А если в нее вслушиваться, это вызывает обычно зевоту. Критики, естественно, не замедлили впоследствии обвинить нас в том, что мы не поняли царившей вокруг нас обстановки.

————

Наш последний вечер в Москве был, пожалуй, самым памятным изо всех, проведенных в этом городе. Шеварднадзе пригласили нас на ужин — нас было всего четверо взрослых, — и мы с Ребеккой решили, что лучшего способа закончить одиннадцать лет нашего официального пребывания в этой стране быть не может.

Мы, конечно, говорили о политике. Шеварднадзе все еще тревожила возможность захвата власти правыми: он считал, что опасность, о которой он предупреждал в декабре, не исчезла. Но если он и знал, кто заговорщики и что и как они задумали, то был так же осторожен в своих высказываниях, как и в выступлении с просьбой освободить его от обязанностей министра иностранных дел. Я думаю, он просто чутьем угадывал возможность переворота, скорее чем знал что–либо точно.

Несмотря на то, что говорили мы о политике, это был семейный вечер, и потому он так запомнился. Дом Шеварднадзе не типичен для большинства коммунистических чиновников высокого ранга, у которых я бывал и где полно претенциозного китча. У Шеварднадзе это скорее типично грузинский дом -дом человека, занимающего высокое положение в обществе. Мягкая манера речи хозяина, его любезность и изысканные манеры просто указывали на то, что это человек чувствительный и глубоко культурный.

Перед тем, как нам сесть за стол, в комнату вошла девочка лет пяти. Ее представили как внучатую племянницу, приехавшую из Тбилиси. Она еще только начинала учить русский и говорила главным образом на грузинском языке. Девочка села с нами за стол, и Нанули Шеварднадзе спросила, не будем ли мы возражать, если девочка произнесет молитву. Мы, конечно, не возражали и стояли склонив голову, пока она декламировала по–грузински нараспев в течение нескольких минут, вызывая в памяти мелодичные интонации, какие слышишь в грузинских церквах — то замирающие, то набирающие силу. Когда она закончила, наши хозяева перекрестились, все мы пробормотали «Аминь» и сели за стол.