Смерть на фуршете

— И, между прочим, был бы прав, — вдруг согласился Трешнев. — Я не раз слышал, что самая сильная книга в шорт-листе — роман Абарбарова. И даже фактура сочинения старика Реброва легко побивает болтовню остальных его соперников. Хотя в советское время он никогда не попадал в ряд крупных стилистов. Брал темой, попытками честно рассказать о войне…

Ксения, вспомнив о работе, засобиралась, и Трешнев устремился за ней.

В большом лифте пресс-центра с ним поздоровался высокий бородач. При этом его лицо было озарено щедрой улыбкой, которую у нас обычно называют американской.

Трешнев суховато ответил, но это не произвело на бородача впечатления.

Продолжая улыбаться со всей возможной доброжелательностью, бородач стал расспрашивать о происшедшем на «Норрке».

— А вы разве там не были? — удивился Трешнев.

— Увы, не удалось. Смотрел в Интернете.

— Ну, тогда вы знаете больше нас! — обрадованно сказал Трешнев, тем более что лифт остановился на первом этаже.

— Нам по пути? — спросил бородач, от приторной улыбки которого Ксению уже начинало мутить, как от гематогена в раннем детстве. — Представьте меня, Андрей Филиппович, вашей спутнице.

Веселый и находчивый Трешнев как-то напрягся.

— Это Ксения. А это — Андрей Владимирович Вершунов, — наконец скупо сообщил он. — Вы, Ксения Витальевна, вроде задавали мне тот же вопрос, коий Гаврила Романович Державин предложил служителю в Царскосельском лицее. Так это именно здесь, по коридору слева. Я вас подожду.

Улыбка на лице Вершунова приобрела конфузливо-смущенную конфигурацию, но в целом сохранилась.

Ничего подобного Ксения не спрашивала, но тем не менее покорно побрела к указанной Трешневым двери, за которой окончательно сообразила, что академик-метр д’отель желал во что бы то ни стало избавиться от переслащенного бородача, лицо которого уже казалось ей знакомым. Проведя в вынужденном отчуждении больше времени, чем потребовалось для того, чтобы тщательно вымыть руки и неторопливо накрасить губы, Ксения наконец вышла.

Трешнев был один — расхаживал нетерпеливо по холлу. Но приветствовал ее радостным:

— Молодец! Еле отлепил его от себя. Пришлось намекнуть, что у меня с тобой намечены трали-вали и третий должен уйти… А то бы он так и топтался здесь!

— Слушай, Трешнев! — Ксению особенно возмутило, что академик-метр д’отель, как видно, намекал Вершунову на их роман, ничего подобного в действительности не предполагая. — У тебя есть какие-то границы пристойности?

— А чем тебе мною очерченная не понравилась? — искренне изумился тот.

Ну как с таким справляться?!

— Может, мне этот твой тезка понравился! Может, это с ним я хочу… трали-вали закрутить?

— Ксюша, кому ты это говоришь? Литератору, может, даже писателю, то есть практическому психологу. Что же, я не видел, как тебя обрадовало это неожиданное знакомство?! И потом, ты что, на молодежь решила перекинуться?

— Как молодежь?! — удивилась Ксения. — По виду этот Андрей Владимирович — твой ровесник. Ну, чуть младше.

— Ему не больше тридцати пяти, а то и меньше, — твердо заявил Трешнев. — Так что ты мне грубо льстишь.

— Нет, вправду я так подумала. Просто у него взгляд какой-то старый. Хотя и улыбается.

— Скажи еще, что именно улыбка морщинит лицо! — Трешнев хмыкнул. — Может, это из-за бороды?

— Нет-нет, надо подумать почему… Но чего мы стоим? У меня, между прочим, рабочий день.

И они двинулись наконец к выходу.

— Ты думай, — сказал Трешнев, — но я-то знаю точно: там, где появляется Андрюша Вершунов, обязательно пахнет бабками. Или хорошими бабками. — Он с театральной галантностью открыл перед Ксенией дверь. — А еще чаще хорошими бабками при очень хорошем пиаре.

На том, кое-как почмокавшись с никуда не торопившимся Трешневым, Ксения рванула на работу.

Зря торопилась!

В отделе никого не было: шефесса читает лекцию.

Ксения вытащила роман убитого лауреата. Ого! 638 страниц! Писал — не болтал, в отличие от краснодипломного литинститутца Андрея Филипповича Трешнева…

Раскрыла том.

«Порой, когда дверь бортового туалета открывалась, в салон вылетал кисловатый смрад, вобравший в себя дым сигарет без фильтра, запах застарелой несмываемой окаменевшей мочи в заветных углах стального унитаза и грубых освежителей воздуха, имитирующих сосновый бор; порой это был аромат какой-нибудь французской “Шанели”, полтора часа назад купленной в дьюти-фри и теперь примененной в отчаянной надежде удержаться от тошноты в дрожащей коробочке небесного нужника; порой оттуда наружу, к притихшим людям вырывался могучий, уже бомжеский дух перепревшего в джинсах или под колготками неутоленного вожделения; а однажды из раскрывшейся двери вдруг ударил свежий ветер, нет, не полярный ветер предстратосферных высот, на которых они все сейчас пребывали, — это был ветер той далекой, родной, той реки детства в пору, когда шла большая рыба…»

На второй странице Ксения стала клевать носом.

Под именем Инессы

На следующий день, в третьем часу, позвонил Трешнев:

— Ты где?

Ответила вопросом на вопрос:

— А ты, понятно, не на работе.

— Какая может быть работа, когда в пятнадцать ноль-ноль — «Фурор»!

— Какой такой «Фурор?