Смерть на кончике хвоста

— Ну ладно, — Воронов встал и прошелся по комнате. — Подвожу итог. Значит, по вашим словам, вся эта псевдодетективная история, которую вы мне навязали, произошла на самом деле.

— Происходит, — поправила Наталья. — Она не закончилась. Она закончится тем, что меня упекут. Никто не будет слушать детский лепет о собаке. Если человек не использует ни одного повода, чтобы уйти, значит, у него есть масса поводов, чтобы остаться. Этого мне не простят. Вы знаете, чем я занималась последние несколько часов? Стирала свои собственные отпечатки по всей квартире.

— Зачем?

— Чтобы меня не нашли, черт возьми!!!

— А вы что, имели приводы?

— При чем здесь это?

— Если не имели — тогда все это мартышкин труд. Ваших пальчиков нет в картотеке. Это и ребенку понятно. На вашем месте я бы не стал так драматизировать ситуацию.

— Драматизировать?! — Наталья нервно рассмеялась. — Убит человек, а в моем доме лежит его паспорт, билет на самолет и рубаха… Вся в крови…

— В вашем доме? — Воронов поймал ее на слове и хихикнул.

— Не в моем, не в моем… Черт… Давайте поднимемся, и вы сами все увидите…

— Отличная идея.

Воронов двинулся к выходу. И у самой двери обернулся:

— Ну?!

В его голосе вдруг появились такая сила и такая спокойная властность, что Наталья вздрогнула. Еще неизвестно, кого нужно опасаться больше — ублюдка из «восьмерки» или этого одержимого писателя. А если он стал писателем, как все они становятся — отставные капитаны, майоры и полковники? Если у него в любом милицейском отделении брат и сват, а в спальне сидят автоматчики? Но выстрелов в спину не последовало, и Наталья двинулась в коридор.

Уже надев сапоги (и зачем только снимала?), она жалобно попросила у Воронова:

— Выгляните, пожалуйста, на лестницу. Мало ли что…

Воронов хмыкнул, но все же подчинился. Через несколько мгновений пришли утешительные новости.

— Все в порядке. Никого. Можем идти.

Трусливыми перебежками они добрались до шестого этажа, и Наталья вставила ключ в замок. За дверью было слышно тихое поскуливание. Тума все еще не теряла надежды размять лапы на улице. Наталья вздохнула: и не надейся, душа моя.

Когда ключ в замке повернулся, Воронов неожиданно заартачился.

— Я же совсем забыл… У вас собака.

— Ну и что. Она кроткая, как овца, сама всех боится.

— У вас собака, а у меня аллергия! Кстати, на овец у меня тоже аллергия….

— Владимир Владимирович! Сейчас я закрою ее в ванной, и вы смело можете входить.

Воронов задумался. А потом ухватился цепкой рукой за ручку двери.

— Послушайте, Наталья… или как вас там… Если уж вы утверждаете, что все это произошло с вами на самом деле и вы только использовали меня, подбрасывали мелкие детали, чтобы я мог связать их воедино…

— Утверждаю.

— И вы ездили на встречу с бывшим парнем хозяйки. В то время, как я добросовестно пытался описать все это… Вы что, с ним спали?

Наталья опешила. Святоша в шлепанцах, заблудший францисканец, аббат-гипертоник в исповедальне — тоже, нашел время для глупых вопросов!

— Вы с ума сошли. Нет, конечно, — жалко соврала она. — Это ваш поэтический вымысел.

Наталья почти втолкнула Воронова в прихожую, протиснулась сама и тут же захлопнула за собой дверь. Тума тяжело запрыгала вокруг нее, а лицо Воронова покраснело, и из глаз крупным горохом покатились слезы.

— Вы обещали, — тяжело дыша, просипел он. — Уймите собаку… Уведите ее куда-нибудь…

— Да-да, конечно, — ухватив доберманиху за ошейник, Наталья бросилась в ванную.

Воронову сразу стало легче. Он вытер лицо огромным носовым платком и бодро скомандовал:

— Пойдемте. Покажете ваши кошмарные реальные улики.

— Они в спальне… Но там нет света. Я специально его не включаю, чтобы не вызвать ненужных подозрений… Подождите, я сейчас принесу. А вы посмотрите пока там газеты. Заметки об убийстве отчеркнуты красным.

В темной спальне она нашарила рукой «дипломат», подхватила его и вернулась в гостиную. Воронов уже сидел в кресле и внимательно изучал публикации.

— Действительно… Труп в багажнике, но о характере ранений ничего не говорится. Возможно, что-нибудь экзотическое… Радзивилл Герман Юлианович. Банкир. Ну что ж, чем больше их уничтожают, тем лучше…

— Вы рассуждаете, как мелкий пакостный обыватель, Владимир Владимирович… Вот, смотрите…

Трясущимися руками Наталья открыла «дипломат»: нет, ей ничего не пригрезилось, рубаха была на месте.

— Теперь вы видите? Теперь вы верите мне?

Но Воронов, казалось, даже не слышал ее. Он встал на колени перед раскрытой пастью «дипломата». В этой его позе — в напрягшихся острых локтях, в подобострастно выгнутой спине, в приспущенном, как траурный флаг, подбородке — было что-то от молитвенного экстаза. Или от детского благоговения перед восхитительными и еще не известными подарками, спрятанными под елкой. Не в силах больше сдерживать себя, он приблизил лицо к убийственному содержимому.

— Вы трогали что-нибудь? — прерывающимся голосом спросил он.

— Рубашка… Я разворачивала рубашку.

— Так. Действительно, кровь… И, судя по качеству пятен, ей уже около недели…

— Откуда вы знаете?

Воронов бросил на Наталью снисходительный взгляд:

— У меня это уже было… В пятом романе…