Смерть, ритуал и вера. Риторика погребальных обрядов

Эта строфа особенно важна, поскольку противоположна тому, на что направлены слова против смерти. Здесь слова сводятся к взмаху рукой, сигналу издалека, неверно понятому, принятому за противоположность. Отдельный человек, субъект и объект стихотворения, социально дистанцирован от других, что неуместно: «Всю жизнь я лишь пытался докричаться», — говорит он. Поэтому, когда дело дошло до смерти, ничтожные другие, твердо стоявшие ногами на земле, не смогли отличить взмах отчаяния от приветствия. Сказанное отражает важность социальной сети, религиозной или светской, как бастиона против смерти и демонстрирует чувство тщетности индивидуализма в отношении как к жизни, так и к смерти.

То, как читатели воспринимают эти стихи, во многом зависит от их собственного жизненного опыта и чувства принадлежности к группе и сообществу. Джордж Штайнер, один из самых проницательных интеллектуалов конца ХХ века, предлагает одну из таких пронзительных реакций, когда пишет: «Какими бы они ни были вдохновенными, ни стихи, ни картины, ни музыка — хотя музыка подходит ближе всех, — не могут примирить нас со смертью, не говоря уже о том, чтобы „отвратить ее от цели“»[693]

.

Здесь он, вероятно, говорит от имени многих, потому что именно подобный активный и творческий ум, склонный к рефлексии, который воспринимает идею бездумности смерти такой непостижимой, и находит убежище в словах описаний. Мы не можем быть дома в настолько чужой стране.

Но несмотря на интеллектуальные размышления, сила поэзии утешать и возвышать в погребальных обрядах остается велика. Интересный пример — возможно, даже исторической значимостью обладающий том «Чтения, молитвы и музыка, избранные для мемориальных служб» под названием «Память», представленный Недом Шеррином[694]

, ведущим популярных шоу, с предисловием архиепископа Кентерберийского. Интересно, что ни одно из упомянутых стихотворений не включено, хотя стихотворение «И безвластна смерть остается» Дилана Томаса — одно из многих, которые в этом сборнике можно рассматривать как светскую поэзию. Эта подборка была создана для благотворительной организации Cruse Bereavement Care и отражает тот факт, что смерть в конце ХХ века привела к сотрудничеству светских и религиозных слоев общества. В книге представлены библейские чтения и традиционные гимны, а также отрывки из романов и устоявшейся классики, а также описываются формы прошедших поминальных служб для некоторых выдающихся людей и служб, которые некоторые известные люди придумали для себя. Включен и список подходящих музыкальных произведений. Эклектизм перед лицом смерти отражен в том, как на одной странице за Т. С. Элиотом следуют великий бенгальский поэт Рабиндранат Тагор, популярная артистка Джойс Гренфелл и англиканский священник-мистик Джордж Герберт[695]. Книга Шеррина показывает, что люди все чаще хотят формулировать собственные последние слова о своей жизни и смерти и не обязательно соглашаются с теми, которые предлагает традиционная религия.

Совершенно очевидно, что слова и музыка остаются чрезвычайно сильными и значимыми, когда дело доходит до планирования размышлений о жизни умершего. Косвенно это собрание указывает на важность мест, где проходят поминальные службы. Даже самые светские слова против смерти говорились в пределах древних религиозных стен.

Интересно, что многочисленные исследования, посвященные аспектам горя, часто включают цитаты из поэзии, как будто клиническая проза требует их для установления справедливости[696]. Одним из наиболее ярких примеров является очень важная книга Кюблер-Росс «О смерти и умирании», где каждая глава начинается цитатой из Рабиндраната Тагора[697]

. Ее заключительный раздел «Молчание, выходящее за рамки слов» посвящен абсолютному спокойствию перед смертью и заканчивается строфой из самого запоминающегося стихотворения Рабиндраната Тагора «Залетные птицы»:

Вода в сосуде прозрачна. Вода в море — темна. У маленьких истин есть ясные слова;у великой Истины — великое безмолвие.

Человечные слова против смерти

Нелегко поместить стихи Тагора, да и многих других поэтов, в строгую классификацию священных и светских. Даже если мы уверены в религиозности конкретного автора, мы никогда не сможем узнать, как стихотворение читается и воспринимается отдельными людьми. Эта глубокая герменевтическая проблема выходит за рамки данной книги. Однако следует отметить, что сама поэтическая форма, особенно когда обращается к тому, что многие считают глубиной жизни, говорит о ситуации смерти и состоянии смертности. По этой причине я говорю здесь о человечных словах: даже слова, которые не являются религиозными, могут быть восприняты в эмоциональном переживании, которое было бы трудно отличить от некоторых явно религиозных взглядов.