Смерть, ритуал и вера. Риторика погребальных обрядов

Как бы то ни было и какой бы ни была точка зрения на горе, мы настаиваем, что биологические и социальные измерения в совокупности формируют людей, переживших в результате переживания тяжелой утраты определенные изменения. С помощью погребальных обрядов, не в последнюю очередь благодаря силе слов, они преодолевают жизненные трудности и тем самым подтверждают социальную цель своей культуры. Причина, по которой неправильна интерпретация горя как болезни, заключается именно в том, что выздоровление возвращает человека в нормальное состояние. Весь наш пафос заключается в том, что ритуалы утраты создают другого человека. В то время как похоронные обряды действительно представляют собой обряд перехода в смысле ван Геннепа, перевод индивида из одного социального статуса в другой, они вместе с тем должны рассматриваться в терминах Блоха как процесс отраженного завоевания, посредством которого происходят личные изменения вследствие опыта встречи со смертью.

Публичным признаком этой трансформации часто являются формальные памятники, свидетельствующие не только о том, кто умер, но и о тех, кто соглашается продолжать свою общественную жизнь. Военные мемориалы являются особенно хорошим примером текстов и архитектуры, свидетельствующих о том, как смерть может использоваться в качестве средства противодействия злу и стимулирования непрерывной жизни общества[222]. Хороший пример — создание мемориала погибшим во время Фолклендской войны в английской частной школе Pangbourne College[223]

. В терминах этой книги, мемориалы — это триумф слов против смерти и символы оживляющей жизненной силы, обеспечивающей сохранение общества[224].

Поведенческие, когнитивные и стресс-ориентированные теории

Теперь, после рассмотрения горя в рамках социологических и антропологических теорий утраты и идентичности, мы наконец обратимся к более конкретным и в основном психологическим теориям горя. Причина такого порядка отчасти в том, что некоторые психологические теории горя приобрели широкую популярность часто без лишнего внимания к социальному контексту скорбящих и отчасти, поскольку обеспечивали основания для относительно нового взгляда на горе, базирующегося на идее «личностности».

Возвращаясь к более формальной работе с теориями горя, удачным было обращение к бихевиоральной перспективе, которая включает и социально-психологические подходы к анализу реального поведения скорбящих, поскольку сам факт смерти неизбежно приводит к изменениям в жизни наиболее близких людей. Образцы поведения, которые когда-то составляли повседневную жизнь, разрушаются, и этот разрыв влияет на выжившего, который может стремиться избегать определенных мест или действий из‐за боли, связанной с изменением их значимости. Потеря приводит к исчезновению триггеров действий, и поведение теряет некоторые элементы. Награды за деятельность отсутствуют. Жизнь беднеет, возникает своего рода депрессия. Это особенно важно в тесных партнерских отношениях, например в браке, где важно чувство взаимности, а не только привязанность. Когнитивный взгляд на такие отношения позволяет сформулировать то, что известно как «модель выученной беспомощности» горя. Этот подход хорошо документирован и применен к горю Вольфгангом и Маргарет Штребе[225]. Скорбящие испытывают чувство беспомощности, поскольку они во многом зависели от покойного во время совместной жизни. Они видят мало надежды на улучшение своего положения и попросту учатся беспомощности. Эта когнитивная теория описывает потерю контроля и основана на экспериментах с животными, которые почувствовали, что в определенных ситуациях они беспомощны. Применительно к человеку, например, некоторые считают, что неудача на экзаменах может рассматриваться как неизбежность. Усвоенную беспомощность можно распространить на многие другие аспекты жизни. То же самое можно сказать и о горе: если потеря рассматривается как состояние беспомощности, возникает выученная беспомощность, в то время как другие могут видеть, что что-то можно сделать, и избегают такого исхода. Формированию беспомощности могут способствовать чрезмерная зависимость от партнера и чувство вины оставшегося жить после самоубийства.