Смерть, ритуал и вера. Риторика погребальных обрядов

Таким образом, до некоторой степени человеческая идентичность включает в себя идентичность других, и мы вскоре обратимся к этому в терминах личности. Мать есть мать, потому что у нее есть дети. Когда детей больше нет, ее личность радикально меняется. Это, вероятно, еще более важно в современной Британии, где женщины, как правило, имеют очень мало детей и каждый ребенок приобретает большое значение, часто задолго до рождения. Таким образом, хотя смерть может быть уничтожением чьей-то жизни, память об этом человеке все еще является частью жизни и идентичности живущих. В строго социальном плане это изменение особенно заметно в определенных категориях людей. Как мы уже говорили, жена становится вдовой, а муж — вдовцом после смерти партнера. Точно так же дети становятся сиротами после смерти родителей, но именование родителей, чьи дети умерли, не меняется. С помощью этого факта можно показать, что брак меняет социальный статус в Британии больше, чем рождение ребенка, но это, безусловно, не следует понимать психологически, как признак того, что быть матерью для женщины менее важно, чем быть женой. Значение этого факта растет с увеличением числа семей с одним родителем, где идентичность матери более важна, чем идентичность жены. Конечно, важно не игнорировать тот факт, что материнство — это экзистенциальный факт жизни, а не просто социологическое описание.

Вполне может быть, что описательные термины тесно связаны с социальными выгодами или их отсутствием в результате использования. Отсутствие в английском языке слова для матери, потерявшей ребенка, может многое сказать о традиционном отношении к деторождению и полу, но такая простота характерна не для всех культур. Так, например, в современном израильском обществе есть не только выражение ima shkula, означающее мать покойного, но есть аналогичные термины для отца погибшего, aba shkul, и для родителей, переживших детей, horim shkulim. Мало того что эти термины имеют психологическое значение для переживания утраты, но они имеют и огромное социальное и политическое значение в контексте стратегии военной обороны Израиля. Потеря сына, служившего в армии на защите страны, считается почетной жертвой для нации. Регулярные и масштабные трансляции по телевидению похорон военных в Израиле отражают эти ценности. Это постоянное напоминание о необходимости быть внимательным к перекличке риторики власти и сочувствия, политики и психологии в жизни человека. Это, возможно, особенно важно, когда уход и консультирование имеют финансовые последствия, а финансирование часто является политическим вопросом.

Таким образом, медицинская модель утраты как болезни, за которой следует этап выздоровления, неуместна. В некотором смысле эта идея может быть связана с тезисом Филиппа Арьеса, что в современной Западной Европе смерть стала техническим явлением, сконцентрированным в больницах[218]

. Но экзистенциальная модель, сфокусированная на проблемах идентичности и ее изменения, гораздо более уместна в вопросах жизни и смерти, чем медицинская модель, не в последнюю очередь потому, что она помещает в центр внимания отдельного человека, а не оставляет его или ее лишь объектом силы. Важное исследование, проведенное Кляйреном, показало, что многие матери просто «не возвращаются к нормальной жизни» после смерти ребенка. Такая потеря включает частичную потерю себя, которая не может быть компенсирована каким-либо простым способом; как выразил это Денис Класс в обширном исследовании о погибших родителях, «подобно ампутации, утрата родителей — это постоянное состояние»[219]

. И конечно же, ни одна простая стадиальная теория скорби не может разобраться с такой утратой, как ясно показала критика стадиального подхода Элизабет Кюблер-Росс[220].

Один очень важный аспект обширной проблемы природы горя раскрылся до, во время и после публикации в 2013 году «Руководства по диагностике и статистике психических расстройств» (DSM) Американской психиатрической ассоциации. В отличие от предыдущих изданий, в пятом позволяется классифицировать некоторые случаи скорби после тяжелой утраты как болезнь и получать соответствующее медицинское лечение. Здесь сложность вызывает различение «обычных» и «сложных» форм горя. В широком обсуждении звучало мнение, что здесь происходит медикализация обычного человеческого переживания горя, в то время как другие считали целесообразным признать, что для некоторых горе может быть настолько сильным, что медицинская помощь обязательно должна быть доступна[221].