Смерть, ритуал и вера. Риторика погребальных обрядов

Исследования Кляйрена подтверждают знакомый большинству из нас факт, что личная идентичность частично определяется влиянием других, о чем мы более подробно расскажем ниже. Неудивительно, что некоторые матери просто не «выздоравливают» после смерти ребенка; действительно, само употребление этого слова скрывает значимость такой смерти. Говорить о выздоровлении — значит использовать болезнь в качестве модели скорби. Как будто мать заболела какой-то несчастной и неубедительной болезнью, но сейчас она выздоравливает, что рано или поздно приведет ее в норму. Поэтому необходимо проявлять особую осторожность, говоря о горе как о болезни, так же как в ситуации, когда эмоции в целом обсуждаются как болезни[214]

. Тем не менее до недавнего времени такое отношение было особенно распространено по отношению к женщинам, которые рождали мертвого ребенка. Работа Джейн Робинсон по перинатальной смерти уделяет особенное внимание тому, какое значение многие матери придают рождению ребенка, независимо от того, жив он или нет после родов[215]

. Она документирует неприятную ситуацию, когда после самопроизвольных преждевременных родов мертвого ребенка матери не только сказали, что, так как это событие было классифицировано как аборт, больница утилизирует биоматериал, но и еще больше расстроили, сказав, что она молода и успеет завести еще ребенка[216]

. Проблема здесь в том, как именно идентифицируется мертворождение, поскольку это влияет на то, как женщина воспринимает его, а также определяет, как другие, в том числе медицинские работники, относятся к женщине. Робинсон цитирует Ловелла, чтобы подчеркнуть жесткую рамку возможностей, когда мертворожденный ребенок не называется человеком или, во всяком случае, к нему не относятся как к человеку: «если ребенок родится раньше, чем через двадцать восемь недель, с точки зрения закона он может восприниматься так же, как гинекологические соскобы, и сжигаться. Он не считается мертвым человеком, это вещь. Его потенциальная идентичность разрушена вместе с его останками».

Такой взгляд выражает базовую медицинскую модель, игнорирующую глубинные факты существования, будь то экзистенциальный опыт, лежащий в основе жизни, или религиозный опыт в центре веры. Некоторые события так сильно влияют на человеческую жизнь, что люди никогда не становятся прежними, просто меняются из‐за того, что с ними произошло. Говорить о выздоровлении значит говорить о некоем обратном изменении, отмене того, что произошло, об отмене части жизни. А это невозможно. Для многих процесс зачатия и вынашивания ребенка, рождения мальчика или девочки, воспитания их в годы беспомощности и, возможно, во взрослом возрасте отнимает огромное количество внимания, времени и психологической энергии, а также создает новое измерение в жизни женщины. Благодаря этому опыту женщина становится матерью, поэтому, если она теряет своего ребенка, именно мать, а не только женщина, погибает. В этом смысле материнство — экзистенциальный факт жизни, а не просто социологическое описание. Даже с точки зрения социологии показателен факт, что по-английски жену покойного называют вдовой, а для матери, которая потеряла своего ребенка, слова нет. Как физиологически, так и психологически верно, что ребенок является частью своей матери не так, как он является частью своего отца. Это не отрицает горе отцов по своим детям, не в последнюю очередь в культурах, где сильна связь между отцом и сыном, но демонстрирует очевидную разницу, обусловленную фактом беременности.

Надежды, чаяния, стремления и страхи, которые родители могут испытывать к своим детям, являются частью личности каждого родителя, так же как отношения между родителями частично состоят из общих ожиданий. Когда они сокрушены смертью, глупо как с философской, так и с теологической точки зрения говорить об утрате в терминах, более подходящих для физического заболевания. В определенной степени этот факт о матерях и детях может также переноситься на другие интимные отношения, когда люди становятся «частью друг друга». Антропологи изучали эти явления с точки зрения социальных связей и сетей, которые меняются в результате смерти[217].