Смерть считать недействительной

После очередного попадания снаряда в танк экипаж, по-кротовьи рывшийся внизу, сразу же слышал ответный выстрел из башни и затем веселый голос Пашинина, который дежурил у орудия и скучал без компании:

— Старший лейтенант, а ну, вытаскивай блокнот, записывай в сводку: еще один дзот накрыт!

К вечеру окоп был уже почти готов. И вдруг (вверху раздался взрыв и одновременно — неистовый вопль Пашинина:

— А-а-а!..

Первым вскочил в башню Котолонский. Он увидел раздробленную правую руку Пашинина, увидел черноту его пустых глазниц… Из разбитого перископа струйкой стекал дым…

Котолонский, еще не зная точно, что случилось, но сразу сообразив, что беда пришла снаружи, резко распахнул люк. Так и было: от танка прочь удирал немец.

Котолонский выстрелил вдогонку. Фашист с ходу ткнулся в землю, вздрогнул и замер. Котолонский не поверил и (всадил в распластанное тело еще одну пулю.

Пашинин нашарил невидящими руками колено Котолонокого и спросил:

— Попал?

Котолонский захлопнул люк, по которому зачастили разрывные, и нагнулся к Пашинину:

— Попал, он ведь совсем близко был. А как все это случилось, товарищ старший лейтенант?

— Поздно я его заметил! — с невероятным огорчением ответил Пашинин. — Он, гад, уже на броню взобрался, хотел башню взорвать. Ну что оставалось делать? Только сунуть в него гранату через перископ. А она возьми да и взорвись на полпути!..

Пашинин обратил к Котолонскому лицо. Пустые глазницы сразу сделали его неузнаваемым.

— Ничего не вижу, уж очень стукнуло сильно. Перевяжи руку, Котолонский, будь другом!

А о том, что он ослеп, он не догадывался!

Ему промыли раны, не жалея воды, хотя ее оставалось ничтожно мало, перенесли на самое удобное место в танке — на водительское и наложили плотную повязку на глаза.

— Мы вам совсем глаза завяжем, — догадался придумать Хайбуллин. — Так лучше будет, спокойнее…

Пашинин согласился беспрекословно: конечно, глаза надо беречь пуще всего!

К орудию сел Митрофанов. Прежде он наблюдал за окружением из-под днища танка. Теперь, в панораму, он увидел поле боя шире. Да, окружение было плотное… И хоть в этом заключалось серьезное преимущество для уничтожения вражеских огневых точек, но гитлеровцам это давало преимущество еще большее…

Митрофанов не отрывался от окуляров и, едва заметив какое-либо движение у противника, стрелял. Попадал он точно.

Фашисты взбесились. Как смеет не сдаваться этот обреченный экипаж?! И их снаряды все чаще стали взрываться о броню танка.

К исходу дня боевой счет КВ достиг следующих цифр: пять уничтоженных дзотов, шесть орудий, пять пулеметов. Однако спустя несколько десятков минут после того, как Митрофанов занес эти новые итоги в свой блокнот и прокричал их вниз, в окоп («Для политинформации!» — добавил он), какое-то незамеченное раньше орудие противника со скрытой позиции угодило в башню тяжелым снарядом. Вышла из строя пушка танка: полопалось противооткатное приспособление; вышли из строя и спаренные пулеметы. В закупоренной машине вспыхнул пожар.

К счастью, танк был полон сырой земли из окопа. Ею очень хорошо закидали пламя.

Наступила вторая ночь осады. Делать в башне больше было нечего. Митрофанов решил спуститься к остальным товарищам в окоп; его продолжали углублять, и особенно интенсивно — ночью.

В танке оставался один Пашинин. После его ранения Митрофанов излагал ему все свои решения особенно подробно, чтобы Пашинин по-прежнему чувствовал себя командиром танка. Пашинин нашел все приказания Митрофанова правильными и только попросил, чтобы на всякий случай ему оставили наган: ведь он остается наверху один. И добавил:

— А зарядить можешь одним патроном. Патронов, наверно, уже мало?

Действительно, патронов оставалось в обрез, да и наганов имелось лишь четыре штуки, но Митрофанов без звука дал револьвер Пашинину.

В окопе вполголоса, чтобы не услыхал Пашинин, обсудили: как быть, если гитлеровцы все-таки подожгут танк? Выход оставался один: Митрофанов и Бовт, как пулеметчики, двинутся вперед, на два неподавленных дзота, заставят их замолчать, а затем Хайбуллин и Котолонский бегом проведут Пашинина.

— Но, конечно, это лишь на тот случай, если сюда по-прежнему не придут наши, — добавил Митрофанов.

И это не было сказано только для утешения. Никто из экипажа не сомневался, что не сегодня, так завтра, но немцев непременно выбьют из деревни.

Ночь прошла относительно спокойно. Гитлеровцы непрерывно освещали танк ракетами, однако штурмовать его все же не решались. Утром они подтащили противотанковую пушку. Впрочем, выстрелить из нее им не пришлось: три очереди из-под днища танка сделали свое дело: расчет пушки был выведен из строя полностью.

Настроение танкистов поднялось — гитлеровцы приумолкли. От одного лишь не было избавления — от жажды. Казалось, высыхают глаза. Перед бойцами все время плыли какие-то желтые и черные круги, и на что бы ни смотрели, все казалось струящимся.