Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии

Рис. 3.2. Во время воздушной войны жертв бомбардировок раскладывали для опознания в Leichensammelstellen (пунктах сбора трупов). Этот снимок был сделан в одном берлинском спортзале в 1944 г. На заднем плане, за рядами тел можно увидеть ряды гробов. Согласно полицейским инструкциям, после опознания жертв они могли быть немедленно подготовлены для погребения городскими служащими. © Bildarchiv Preussischer Kulturbesitz/Art Resource, NY.

Во время войны переписка чиновников германских городов была посвящена главным образом вопросам обычая и правильности похорон, а также проблемам их практичности и гигиены. В сентябре 1943 г. мэр Хемница связался с чиновниками в Deutscher Gemeindetag в Берлине, чтобы узнать, как хоронили жертв воздушных налетов в других частях Германии; он предполагал, «что каждому павшему полагался индивидуальный гроб», однако хотел знать, «опускаются ли затем эти гробы в общие могилы, то есть бок о бок [Kante an Kante], или, возможно, пластами, или же это, может быть, нежелательно»414. «Нежелательно» – для кого? Несомненно, мэр Хемница просил не только технического совета, но и какого-то указания на правильность и общественную чувствительность (sensibilities

). Использование индивидуальных гробов, по его словам, было минимальным требованием.

О местных нормах и сенсибильностях (sensibilities) кое-что говорит тот факт, что по всей Германии, включая Берлин, извлечение и погребение трупов были делом преимущественно военнопленных и подневольных рабочих415. Берлинцы не относили себя к «категории людей», которые должны выполнять подобную работу. В терминах Дуглас, такая работа предполагает «грязь», то есть беспорядок416. Нежелание иметь дело с грязью может быть вызвано боязнью микробов, но может также проистекать из страха

морального загрязнения, порчи. Работавшим в группах поиска трупов (Leichenkommandos) давали Ekelzuschlag (буквально – «надбавка за отвращение»): иногда это были дополнительные деньги, но чаще шнапс. Ekelzuschlag

была признанием предельного отклонения этой работы от нормальных форм жизни и труда и, вместе с тем, проецированием на них ощущения ужаса. Работники должны были испытывать отвращение к своей работе; Ekelzuschlag служила анестезирующей компенсацией. Чиновник из администрации Гамбурга рассказывал берлинским коллегам, как происходит поиск мертвых тел и что для этого требуется:

… Нужно, особенно если [трупы и части тела] уже находятся в состоянии разложения, превозмочь определенное отвращение. … Это чувство нарастает до того, что вызывает рвоту. Но если у вас есть шнапс, это чувство можно подавить, и тогда можно работать. Если нужно работать там, где трупы уже в состоянии разложения, во рту появляется очень неприятный вкус. Но его тоже можно унять, если имеется шнапс. Курение сигарет тоже работает – не во время работы, потому что у сигареты будет плохой вкус, – а во время перерыва. Перерывы нужно делать каждые два часа, чтобы подышать свежим воздухом. Нам лучше всего помогал ром417.

Смерть в Берлине и других городах Германии была практической проблемой, очевидным образом касавшейся здравоохранения. Она не была лишь вопросом правильности. Однако, насколько можно судить, отношение берлинцев к мерам, которые принимались для избавления от мертвых, свидетельствует о моральном потрясении, о реакции на, если угодно, моральную грязь, на что-то, что нарушало разделяемое сообществом чувство приличия. То, что «отвратительно» или «нечисто», может быть материально – если это относится к чему-то, от чего может тошнить. Это также вопрос чувствительности (sensibility), которая непостоянна, изменчива, а значит, исторична418.