Смерть в Сонагачи

Тилу посмотрел на серое небо над головой. Высотные здания, расцвеченные световыми экранами, мерцали ярче звезд в этом удушливом городе. Он так и стоял задрав голову, пока не заныла шея, а спешащие прохожие не надавали ему тумаков, негодуя вслух, с каких это пор сумасшедшим разрешено слоняться по улицам в час пик.

Парк-стрит когда-то называлась Кладбищенской дорогой, и там располагался Олений парк, созданный сэром Элайджей Импи, первым в истории главным судьей Верховного суда Калькутты. Немногие знали об этом, но Тилу знал. Ожидая душного поезда метро в пещерной пустоте Центрального вокзала, Тилу испытывал такой же трепет, как в те времена, когда подростком сбегал от постылой серости родного дома в Северной Калькутте на просторы Сахеб Пара. Небо здесь казалось голубее, смог ароматнее; женщины и огни, улицы и запахи еды — тайный, манящий мир открывал перед ним свои двери. Теперь, лысеющий и прихрамывающий, он все еще чувствовал дух своего юношеского желания, витающий среди этих лощеных кварталов, таких далеких и чуждых родительской халупе из сырцового кирпича. Эти места олицетворяли для него великий соблазн непрожитой жизни.

В удушающей кишке вагона Тилу почувствовал, как на него навалились две девушки. Они хихикали и громко болтали, нисколько не заботясь о тесноте. Тилу осторожно повернул голову и украдкой взглянул, позволяя глазам оценить женские округлости. Самая шумная, с виду лет восемнадцати, выглядела особенно непотребно — в красной майке и джинсовых шортах, она терлась обо всех грудями и голыми бедрами. Зрелище — возмутительно-бесстыдное — втайне волновало Тилу. Он не мог открыто таращиться на девушек — это казалось неправильным и отвратительным, но ему нравилось сознавать, что в мире существуют такие приманки и приглашения, даже если они предназначены не для него.

Станция Парк-стрит выплюнула его, как и тысячи других пассажиров, усталых наемных рабов — крохотных винтиков в гигантских колесах, искателей удовольствий и туристов. Тилу шагнул в сторону, отделился от потока и купил у уличного торговца одну сигарету Marlboro Lights. Смакуя жестяной привкус поддельной заграничности длинной белоснежной сигареты, он представлял губы Лали. Но куда приятнее было думать о сэре Элайдже Импи, Оленьем парке и похоронных процессиях. Давным-давно эта заброшенная дорога вела к кладбищу Парк-стрит, что раскинулось за ней. Наследием той поры выглядели два величественных дома, и именно Оленьему парку сэра Импи улица обязана своим названием. Тилу чувствовал себя человеком, рожденным не в свое время, по ошибке занесенным в плебейский век писак и мелких клерков. Славные дни Калькутты с ее дикими ордами головорезов и бандитов, поклоняющихся богине Кали, бледнолицыми британскими картографами и злобными малярийными комарами — вот эпоха, к которой он принадлежал. Только в те времена он мог бы чего-то добиться.

Он оглядел старые дома с жилыми апартаментами на верхних этажах и магазинами внизу. Фасады, хотя и обветшавшие, кое-где заросшие мхом, несли в себе имперское величие прошлого. Тилу одобрял увядшую славу.

Свежая зеленая вывеска, провозглашавшая новое название Парк-стрит — «Мать Тереза Сарани», — грубо вторглась в его антикварные мечтания. Он громко фыркнул и повернулся к торговцу, который продал ему сигарету, а теперь пытался втюхать поддельные духи «Гуччи» паре девушек.

— Нет, ты видел? Теперь мы должны называть это улицей Матери Терезы Сарани. Ха, этот долбаный мэр отныне указывает нам, что делать. Когда-то это было местом величия и славы, но с такими крестьянами, как нынешний мэр, чего можно ожидать?

Торговец уставился вдаль и философски заметил:

— А что название? Как это ни назови, улица — она и есть улица.

Ублюдочный мэр, о котором говорил Тилу, посетив церемонию открытия статуи Матери Терезы в Неаполе, спешно переименовал Парк-стрит в честь монахини, как только вернулся.

— Это святое место однажды превратится в грандиозную помойку, — громко пробормотал Тилу, распугав покупательниц духов «Гуччи».

Он побрел дальше и остановился возле ресторана «Тринкас», зазывающего на коктейли «Кровавая Мэри» и «Пина Колада» по двести рупий. Тилу долго разглядывал рекламную вывеску, вытягивал шею, чтобы рассмотреть разодетого как павлин певца, кривляющегося на сцене внутри. Такие пошлые шоу были бы немыслимы в джентльменских клубах вроде «Золотого башмачка» периода их расцвета в 1950–1960-е годы. Глубокие старцы со слезящимися глазами не забыли славную эпоху. Их лица теплели при воспоминании о тех давних вечерах. Тилу жалел, что ему не дано увидеть танцовщиц из «Золотого башмачка», выкурить кубинскую сигару в уютной аристократической атмосфере. Когда уважаемые джентльмены в галстуках-бабочках дымили сигарами на бархатных диванах в приватных интерьерах Парк-стрит, обмениваясь байками о своих юношеских подвигах в Оксфорде или Кембридже, предки Тилу вели бесконечную борьбу с москитами, грязными колодцами и ночными отключениями электроэнергии. Но он все равно любил Парк-стрит — с жадностью обездоленного.