Смертельно опасны

Стараясь, чтобы ее лицо оставалось безмятежным, Констанция вкрадчиво согласилась, что так в самом деле лучше. Они забыли, что латынь была одним из государственных языков Сицилии, и пусть она говорила на ней не так свободно, как Генрих, но уловила часть разговора, резко оборвавшегося, когда она подъехала, на словах «praesidium imperatoris». Они вовсе не разбойников испугались. Приближающиеся всадники были членами императорской гвардии Генриха.

Констанция не знала, как они здесь оказались, но это не имело значения. Снова поравнявшись со своими женщинами, она тихонько сказала им, чтоб были наготове и следили за тем, что она делает. Теперь в отдалении уже можно было различить всадников. Когда кардиналы и воины свернули с главной дороги на грунтовую тропу, ведущую прочь от реки Лири, Констанция последовала за ними. Дождавшись, когда конвоир рядом с ней двинулся вперед, она внезапно хлестнула кобылу кнутом. Изумленное животное пустилось вскачь с такой скоростью, словно им выстрелили из арбалета, и к тому времени, как кардиналы и конвой поняли, что произошло, она оказалась уже в нескольких ярдах от них. Услышав крики, Констанция оглянулась: несколько воинов бросились в погоню, и их быстрые кони грозили обогнать ее лошадь. Но гвардейцы императора уже ехали к ней. Стянув с головы капюшон, чтобы не оставалось никаких сомнений, она воскликнула:

– Я – ваша императрица! Я отдаю себя под вашу защиту!

Кардиналы сделали что могли: упирая на то, что императрица находится во власти Папы, сердито погрозили немцам, что те обратят на свои головы гнев Отца небесного, если вмешаются. Гвардейцы только посмеялись над ними. Констанция и ее женщины вскоре двинулись прочь вместе со своими новыми защитниками; рыцари радовались такой удаче, понимая, что за это их озолотят. Дамы тоже воспрянули духом. Но хоть Констанция и ощущала мрачное удовлетворение, их веселья она не разделяла. Она по-прежнему оставалась заложницей. И даже императорская корона этого не меняла.

Через два года после того, как Констанция наткнулась на императорскую гвардию Генриха, Танкред умер в своем дворце в Палермо. Печальный это был конец, ибо его девятнадцатилетний сын внезапно погиб еще раньше, в декабре, и наследником престола остался четырехлетний мальчик, а Танкред знал, что страх перед Священной Римской империей окажется сильнее преданности ребенку. Узнав о его смерти, Генрих вновь повел войско через Альпы в Италию.

Когда одним майским днем они прибыли в Милан, Констанция сразу же удалилась в свои комнаты. Она сказала, что ей нужно отдохнуть перед праздником, который собирался вечером устроить в их честь миланский епископ. Адела вот уже несколько недель была обеспокоена здоровьем госпожи и после этого прямого заявления об усталости, столь непохожего на обычное поведение Констанции, тут же отправилась за Дамой Мартиной. Когда они отыскали тихий уголок, где можно было не опасаться любопытных ушей, она призналась, что боится за здоровье императрицы. Мартина не удивилась, ибо и она тоже заметила ее вялый аппетит, худобу и бледность.

– Я говорила с ней, – призналась лекарша, – но она настаивает, что все хорошо. Боюсь, на ее здоровье влияет дурное расположение духа… – Она умолкла, не сомневаясь, что Адела поймет. Они обе знали, что Констанцию тревожит участь, которая ожидает Сицилию и ее народ. Она не заговаривала об этом, но не было нужды облекать в слова молчаливый страх, ибо все они понимали, что за человек был ее супруг. – После сегодняшнего пира я снова с ней поговорю, – пообещала она, и Аделе пришлось довольствоваться этим.

Вернувшись в покои Констанции, она с облегчением увидела, что императрица уже встала и одевается, – это помогало поверить, что та не больна, а просто устала. Когда она уже была готова спуститься в главный зал, где ее ждали Генрих и епископ, дамы заахали, восхищаясь красотой ее платья. Парчовый шелк пылал сицилийским рассветом, а украшения стоили целое состояние, но Констанция чувствовала себя богато упакованным подарком, роскошным снаружи, но пустым внутри.

Генрих выказал нетерпение.