Смертный бессмертный

Брат и сестра, Константин и Эфразия, были последними отпрысками своего рода. Они росли сиротами; отрочество их прошло под опекой приемного брата отца, которого они называли отцом и любили. Это был величественный старик, получивший классическое образование: с деяниями древних героев, прославивших его страну тысячелетия назад, он был знаком куда лучше, чем со знаменитостями наших дней. Однако всех, кто страдал и совершал подвиги ради Греции, он возносил на пьедестал и почитал как мучеников за святое дело. Учился он в Париже, в молодости объездил Европу и Америку и знал, какие перемены принесла в цивилизованный мир новая политическая наука. Он чувствовал, что плоды этих благотворных перемен скоро разделит и Греция – и с нетерпением ждал освобождения родины от иноземного ига. К этому счастливому дню готовил он и своего юного воспитанника. Уверуй он, что Греция останется в рабстве навеки, воспитал бы из него ученого отшельника; но, веря, что борьба и победа недалека, растил мальчика воином, внушал ему ненависть к угнетателям, пламенную любовь к священным дарам свободы и благородное желание вписать свое имя в ряды освободителей страны. Еще своеобразнее было воспитание Эфразии. Приемный отец понимал: хоть свободу завоевывают и хранят мечом – высшие блага ее немыслимы без знаний и даров цивилизации; а хранить знания, полагал он, приличнее всего женщине. Пусть она не может держать меч, не в силах физически трудиться на благо родины; но способна просвещать своих родных и детей, возвышать их души, внушать им представления о чести, истине и мудрости. Итак, приемную дочь он воспитал ученой.

От природы Эфразия была мечтательница, одаренная поэтической душой. Изучение родной классической литературы облагородило ее вкус и наделило любовью к прекрасному. Еще ребенком она импровизировала страстные гимны свободе; когда же возросла в летах и в красоте, сердце ее открылось для любви, и Эфразия начала понимать, что честь и счастье для женщины быть мужчине подругой, а не рабой. Она возблагодарила Бога за то, что родилась гречанкой и христианкой; и, дорожа преимуществами, связанными с этими двумя именами, с нетерпением ждала дня, когда магометанство прекратит грязнить собою ее родину, соотечественницы ее пробудятся от нынешнего невежества и уныния и познают свое истинное призвание в мире: быть матерями героев и наставницами мудрецов.

Брат стал для нее идолом, радостью и надеждой. И сам он, наученный ценить дела превыше слов, все же жадно слушал ее стихи и пламенные речи: Эфразия побуждала его еще сильнее жаждать славы, еще полнее, с еще более чистым жаром посвятить себя надежде жить и однажды умереть ради своей страны. Первой скорбью для сирот стала смерть приемного отца. Он сошел в могилу, обремененный летами и всеми чтимый. Константину было тогда восемнадцать, его прекрасной сестре едва пошел пятнадцатый год. Часто проводили они ночи у священной для них могилы потерянного друга, говоря между собой о надеждах на будущее, что он внушил им. Лишь юность способна питать столь возвышенные и прекрасные мечты! Ни разочарование, ни зло, ни дурные страсти еще не затеняют ее взор. Сражаться и совершать подвиги за Грецию – вот о чем мечтал Константин. Неустанно помогать брату, подбадривать, утешать, усмирять его бурный дух, небесными красками расписывать его будущность – в этом видела свою задачу Эфразия.

– Есть небеса, – говорил умирающий, рассказывая свою историю, – есть рай для тех, кто гибнет за правое дело! Не знаю, что за радости уготованы блаженным; но едва ли они превосходят ту, что испытывал я, когда слушал милую сестру и чувствовал, как сердце мое преисполняется горячей любви к родине.

Наконец в стране начались волнения; Константин сорвался с места и проделал неблизкий путь, чтобы связаться с горными капитанами и принять участие в подготовке революции. Гроза разразилась даже раньше, чем он ожидал. Как прикованный орел, чья цепь разбита, мощно взмахивает крыльями и, устремив немигающий взгляд на солнце, взлетает все выше в небеса – так и Константин бросился на боевой клич, провозглашающий свободу Греции. Он был еще в горах, когда священное, одушевленное слово «свобода» эхом пронеслось по его родным долинам. Вместо того чтобы вернуться, как собирался, домой в Афины, он поспешил в Западную Грецию и, всей душою веря в успех восстания, бросился в бой.