Тысячу раз я читала и перечитывала это письмо; душа моя была в смятении. Сперва я не заметила ничего, кроме истории сэра Ричарда, и радостно и гордо решила вознаградить Клинтона, насколько смогу, за все причиненное ему зло; но потом перечитала письмо, и многие строки его наполнили меня тягостным изумлением. Клинтон уехал за границу – нарушил свое обещание, – ни словом со мной не обмолвился; и было что-то очень неделикатное в том, как дядюшка объяснялся за него. Странно, совсем не этого я ожидала от дорогого кузена! Конечно, он напишет… – но нет, уже уехал, не написав ни строчки! Страшилась я и встречи с сэром Ричардом, грешным и кающимся отцом; обнаруженное им полное равнодушие к нравственным принципам, основанное не на эгоизме, как у Вернона, а на слабости характера и природном отвращении к правде, было мне противно. Где же мой дорогой отец? Он швырнул меня из священного пристанища добродетели в мир греха и притворства, мир, пороков которого не искупает даже Клинтон – ведь он, как думалось мне, меня покинул. Я боролась с этими чувствами, но их неоспоримость побеждала и брала надо мной верх. И все же среди всех этих волнений и тревог глубокое чувство счастья наполняло мою душу. Тайна и тирания, окружавшие меня, сметены, словно паутина. Я свободна – могу следовать велениям своих чувств; больше не грешно любить того, кому беззаветно отдано мое сердце. Летели часы; я жила словно во сне, поглощенная изумлением, надеждой, сомнением и восторгом.
Наконец, в шесть часов вечера на аллее показалась карета: при мысли о встрече с дядюшкой меня охватил ужас, и я, задыхаясь от волнения, поспешно удалилась к себе. Через несколько минут в дверь постучала служанка: она сообщила, что приехала леди Хит, и вручила мне письмо. Оно было от Клинтона, из Лондона, помечено вчерашним днем. Я страстно прижала его к губам и к сердцу, а затем нетерпеливо пробежала глазами содержание.
Я незамедлительно поспешила вниз поприветствовать сестру Клинтона; и едва увидела ее, рассеялись все мои тревоги и печали. Во всем, за исключением пола, леди Хит оказалась точной копией Клинтона; та же энергия в соединении с сердечной добротой, та же мягкость характера и обаятельная открытость. В один миг мы стали подругами и сестрами, и ее нелицемерная привязанность вознаградила меня за все страдания; будь она в Англии при моем приезде, мне не пришлось бы страдать вовсе. Клинтон поведал ей о своей любви, но рассказ о моих чувствах оставил мне, описав лишь ухищрения и ревность Вернона. Я не стала скрываться – ведь все мы были одной семьей, с одними целями, надеждами и радостями. Мы немедленно отправились в город; там я увиделась с Клинтоном, и печальная, молчаливая любовь наша сменилась полным излиянием всех мыслей и чувств.