Смертный бессмертный

Он клялся многими клятвами; я заклинал его многими священными именами, пока не увидел, как этот всемогущий маг, этот повелитель стихий задрожал от моих слов, словно осенний лист. Дрожащим, надломленным голосом, как будто принужденный говорить некой неведомой силой, он наконец открыл мне заклятие, коему должен будет подчиниться, если меня обманет. Стоит, признался он, смешаться двум каплям нашей горячей крови – чары падут, и колдовство рассеется.

Но довольно речей о нечестивых делах. Я согласился. Рассвет застал меня на прибрежных камнях; я взглянул на собственную тень – и не узнал ее. Я почувствовал, что превратился в воплощение ужаса, и проклял свое легковерие и слепую доверчивость. Однако сундук был здесь – вот они, золото и драгоценности, за которые я продал дарованный мне природой облик! Вид сокровищ несколько усмирил мои чувства. Три дня, подумал я, – недолгий срок.

Карлик снабдил меня достаточным запасом пищи. Поначалу я едва ходил – так непривычно и неудобно казалось мне новое тело, а голос мой звучал, словно у самого дьявола. Но я не открывал рта, держался лицом к солнцу, чтобы не смотреть на свою тень, считал часы и перебирал в уме планы на будущее. Повергнуть Тореллу к своим ногам, отнять у него мою Джульетту – с нынешним моим богатством все возможно! Темными ночами, объятый сном, я грезил об исполнении своих желаний.

Два солнца опустились за горизонт, и третье поднялось на востоке. Я был полон волнением и тревогой. О, сколь ужасно ты, ожидание, когда тебя питает не надежда, а страх! Как больно сжимаешь ты трепещущее сердце! Какими неведомыми стрелами прожигаешь наш слабый состав: то он, кажется, готов разбиться, словно хрупкое стекло, и кануть в пустоту, то наполняется свежей силой – не ведущей, однако, к действию, а лишь терзающей нас теми муками, какие испытывает скованный силач, способный погнуть, но не разорвать свои цепи.

Медленно, медленно всходил пылающий круг по восточной стороне неба, долго висел в зените и еще медленнее плыл к западу; вот он коснулся горизонта – и исчез! Позолоченные закатом вершины утесов поблекли и посерели. Ярко вспыхнула в небе вечерняя звезда. «Он скоро придет», – думал я.

Он не пришел! – клянусь Небесами, не пришел! Усталая ночь опустилась над морем; вот и она подошла к концу, и «день посеребрил ее темноволосую голову»[87]

– и солнце, едва взойдя, осветило самого несчастного урода, когда-либо встречавшего рассвет. Окончился третий день. Золото, драгоценности – о, как я их ненавидел!

Не стану марать этих страниц описанием своего бешенства. Безумный рой ужасных мыслей наполнял мне душу. Наконец я заснул; я не спал с третьего заката; мне снилось: я у ног Джульетты, она улыбается мне и вдруг отшатывается с криком – она заметила мое превращение, – и снова улыбается, ибо перед ней преклоняет колени ее прекрасный возлюбленный. Но это не я – это он, мой демонический враг простирает к ней руки, говорит моим голосом, моими нежными взорами побеждает ее сердце. Я хочу предупредить ее – язык мне не повинуется; хочу отшвырнуть его прочь – но я прирос к земле.

В ужасе я проснулся. Вокруг те же пустынные отмели – так же плещут волны, та же тишина на берегу, так же сияет над головой голубое небо. Что значил этот сон? Не отразилась ли в нем истина? Что, если враг сейчас очаровывает и завоевывает мою суженую? Скорее назад, в Геную… но я изгнан!.. Тут я рассмеялся – хриплый хохот карлика сорвался с моих уст. Я изгнан? О нет! Безобразное тело, что сейчас на мне, не приговорено к изгнанию, в нем я могу войти в родной город, не опасаясь смертного приговора.

Я двинулся к Генуе. К искореженному своему телу я мало-помалу начал привыкать, но не бывало на свете ног, менее приспособленных для ходьбы, так что я продвигался с величайшим трудом. К тому же я старался избегать поселений, разбросанных там и сям по берегу, ибо не желал показывать людям свое уродство. Мальчишки из простонародья, завидев меня, могли забросать камнями, как какое-то чудовище; подобные грубые приветствия я уже получил от нескольких крестьян и рыбаков, попавшихся на пути.

До Генуи я добрался уже в сумерках. Стоял чудный благоуханный вечер, и мне подумалось: должно быть, Марчезе и его дочь покинули город и удалились на свою деревенскую виллу. Именно с виллы Торелла я пытался похитить Джульетту: немало часов провел, разглядывая окрестности, и знал в этих местах каждую пядь земли. Вилла была расположена в живописном месте на берегу реки и окружена деревьями. Подойдя ближе, я понял, что предположение мое справедливо: более того, на вилле явно шло праздничное пиршество. Дом был ярко освещен, ветерок доносил ко мне обрывки музыки, то веселой, то нежной. У меня упало сердце. Таковы были доброта и великодушие Тореллы, что я не сомневался: он не стал бы устраивать пиров, когда еще свежа память о моем позорном изгнании – разве что в одном-единственном случае… в случае, о котором я даже думать боялся.