Смешенье

– Ваш метод идеален для создания библиотеки. Чтобы поставить книгу на место, достаточно перемножить простые числа, соответствующие её темам. Это будет несложно, даже когда числа станут многозначными; всем известно, что вы изобрели машину для умножения, которая, как я теперь вижу, является составной частью вашей будущей машины познания.

– Да, всё это взаимосвязано и может считаться аспектами моего труда «Об искусстве комбинаторики». Так в чём состоит ваш вопрос?

– Боюсь, что вашу библиотеку, однажды созданную, трудно будет понять. Вы ведь ищете поддержки императора в Вене?

– Для такого начинания необходимы материальные возможности крупного государства, – уклончиво отвечал Лейбниц.

– Хорошо, возможно, вы обратились к другому великому правителю. Так или иначе, вы хотите построить колоссальную машину.

– Поиск средств всегда сопряжён со значительными трудностями, – всё так же осторожно заметил доктор.

– Я предсказываю, что вы преуспеете, доктор, и однажды в Берлине, Вене или даже в Москве будет воздвигнута исполинская машина познания. Полки протянутся на бесчисленные лиги, и книги будут стоять на них по предложенному вами правилу. Однако я боюсь, что затерялся бы в недрах вашей библиотеки. Глядя на книгу, я увижу число, восьми– или девятизначное. Мне будет известно, что это произведение двух простых. Но разложение составного числа на простые сомножители – задача, знаменитая своей трудоёмкостью. В вашем подходе есть некая асимметрия. Другими словами, для своего творца библиотека будет ясна и прозрачна, как стекло, но одинокий посетитель окажется в тёмном лабиринте непостижимых чисел.

– Вы правы, – без колебаний отвечал Лейбниц. – Однако я вижу здесь некую красоту, отражающую структуру Вселенной. Описанное вами положение одинокого посетителя хорошо мне знакомо.

– Удивительно! Мне думалось, вы – всеведущий творец, держащий руку на бюхерраде.

– Так знайте. Мой отец был человек образованный, владелец одной из лучших библиотек в Лейпциге. Он умер, когда я едва вышел из младенческого возраста. Я знал его детским восприятием – между нами были чувства; но не было интеллектуальной общности; в какой-то мере это подобно моим или вашим отношениям с Богом.

И он рассказал, как ему сперва запретили, затем разрешили вход в отцовскую библиотеку.

– И я вошёл в помещение, которое стояло запертым со смерти отца и ещё хранило его запах. Может быть, смешно говорить о запахе, но то была единственная связь, какую я по малолетству мог ощутить. Ибо все книги были на латыни и греческом, которых я не знал, посвящены темам, совершенно мне непонятным, а на полках стояли по принципу, возможно, ясному для моего отца, но для меня непостижному. Я не смог бы в нём разобраться, даже если бы рядом был кто-то, способный дать мне разъяснения.

В конце концов, господин Фатио, я освоил отцовскую библиотеку, но прежде должен был выучить латынь и греческий, а следом – прочесть книги. Лишь затем смог я перейти к самой сложной задаче – понять организующий принцип, по которому мой отец расставлял их на полках.

Фатио сказал:

– Итак, вас не заботит участь моего гипотетического учёного, затерявшегося в вашей машине познания. Однако, доктор Лейбниц, многие ли, оказавшись среди книг на неведомых языках, повторили бы ваш подвиг?

– Вопрос более чем просто риторический. Ситуация более чем просто умозрительная. Всякий человек, родившийся в мир, подобен дитяте, получившему ключ от бескрайнего хранилища книг, написанных знаками более или менее вразумительными. Поначалу мы ничего не знаем об этой библиотеке, кроме того, что в ней есть неведомая нам упорядоченность. Мы ощущаем некое благоухание, некий дух, напоминающий, что всё вокруг – творение нашего Отца. Чувство это помогает в одном – когда мы отчаиваемся, напоминает, что внутренняя логика есть

и понятое однажды может быть понято вновь.

– Что, если понять эту логику может лишь разум, равный Божьему? Если получить искомое мы можем, лишь разложив на сомножители двадцатизначные числа?

– Давайте постигать, что можем, расширять свои возможности при помощи машин и довольствоваться тем, что получили, – отвечал Лейбниц. – Это даст нам занятие на какое-то время. Мы не можем выполнить все нужные вычисления, не обратив каждый атом Вселенной в винтик арифметической машины, а тогда это был бы Бог…

– Сдаётся, вы приближаетесь к речам, за которые вас в пору сжечь на костре, я же тем временем превращаюсь в ледышку. Есть ли здесь место, где можно отыскать среднее между этими двумя крайностями?