Смуглая дама из Белоруссии

Ноте петлял между рядами. Мешковатые штаны его хлопали на бегу, лопнувшая подтяжка моталась из стороны в сторону. Он кричал: «Дядя, дядя», а потом побежал за кулисы и спрятался.

Я подняла его щетку. Отец подскочил и щипнул меня за шею.

— Фанни, ты что, неприятностей хочешь на нашу голову? Не лезь.

— Что я такого сделала, папа, что?

Отец подтолкнул меня к сцене.

— Заткнись и пой.

Я чуть не свалилась в оркестровую яму. Ударилась плечом о кем-то брошенный барабан. Потом встала перед сценой и, сжимая щетку Ноте, спела «Шейн ви ди левоне». Рабочие побросали свои дела и слушали, как я пою. Брейтбарт рассыпался в комплиментах.

— Шейнделе, — сказал он, — с тобой наше шоу точно не прогорит.

И отошел к моему отцу. За кулисами стоял Ноте. Он улыбнулся мне. Я поднялась на сцену. Он взял меня за руку и отвел в одну из гримерок.

— Ноте, зачем ты терпишь такое обращение?

— Все в порядке, — ответил он. — Дяде нужно изредка кого-нибудь вздрючить. Выпустить пар. Зато у меня есть отдельная комната.

Он дернул себя за измочаленную подтяжку.

— Я поэт, — сказал он, — а поэту нужна работа на полдня.

Он выудил из кармана мятую сигарету и разломил надвое. Табак комочками просыпался ему на ботинки. Он нагнулся, сгреб рассыпающиеся комочки и затолкал их обратно. Выровнял одну из половинок, протянул ее мне.

— Кури, кури, — сказал он, — для мозгов полезно.

И поднес спичку к обеим половинкам. Я закашлялась, и Ноте похлопал меня по спине. Залежалый табак горчил, но мне не хотелось обижать Ноте. И я курила. Он тем временем расхаживал по комнатке взад-вперед.

— Вот увидишь. Однажды дядя поставит мою пьесу, и тогда уже я буду всем распоряжаться. «Дядя, подними занавес». «Дядя, еще десять стульев». «Дядя, миссис Душкин дай место позади столба. Ее сын вчера раскритиковал меня в „Форварде“».

Я засмеялась и чуть не поперхнулась сигаретой.

Ноте меня поцеловал. Я тоже его поцеловала. Мы сели на пол, и Ноте научил меня играть в «крокодильчики».

Он расстегнул на мне блузку и увидел полотенце.

— А это что такое? Новый предмет белья? Вей из мир!

— Отец заставляет, — объяснила я и сняла полотенце.

Ноте научил меня новой игре.

Туг мы услышали, как Брейтбарт и мой отец зовут меня:

— Шейнделе!

— Говорю тебе, — заявил Брейтбарт, — она с этим макакой Ноте.

Я застегнула блузку. Полотенце Ноте затолкал к себе в карман. Мы на цыпочках выскользнули из гримерки и пробрались по темному проходу. Ноте держал меня за руку. У дальнего конца сцены мы, спрятавшись в складках занавеса, поцеловались на прощание. По проходу уже топали отец с Брейтбартом.

— Ноте, — вопил Брейтбарт.

Ноте исчез. Отец обнаружил меня за занавесом. И чуть не оттаскал за косы. Брейтбарт помешал.

— Она ценный кадр. Хочешь сорвать ревю?

Отец покосился на меня. Он видел, что полотенца на мне нет.

— Где Ноте? — спросил Брейтбарт. — Вот в чем вопрос. Ноте.

Голова Ноте внезапно вынырнула из-за балконных перил.

— Дядя, я за тараканом гоняюсь.

Брейтбарт показал кулак и ему, и балкону.

— Всего распишу, живого места не оставлю.

Ноте стоял на выступе балкона и смеялся.

Когда мы вернулись в отель «Деланси», в котором остановились, отец запер дверь и принялся за меня. Драл за волосы, выкручивал нос — хотел вызнать, куда девалось полотенце. Я ничего ему не рассказала.

— Папа, довольно с меня полотенец. Либо ты разрешаешь мне лифчик, либо я больше не пою. Точка.

Он снова вцепился мне в волосы, но уже понимал: я не уступлю. Тогда он вытащил из бельевой корзины грязный платок и зарыдал.

— Пропащий я человек.

— Папа, не придуривайся. Лифчик, папа, не то с Шейнделе придется распрощаться.

В итоге назавтра я появилась в театре в «мейденформе»[71]. Все парнишки, рабочие сцены, присвистнули. Брейтбарт посмотрел на меня с восхищением. Хлопнул отца по спине:

— Поздравляю! Берковиц, а девочка-то вдруг повзрослела. Это уже не Молли Пикон Восточного Бродвея. Теперь у нас своя Лана Тернер[72] с улицы Хестер. Берковиц, она будет звездой шоу. Гарантирую.

Отец был сражен.

— Фанни, — шепнул он, — сбегай купи размер побольше. Нельзя упускать такой шанс.

Один только Ноте выглядел разочарованным.

— Показушница, — сказал он.

— Ноте, — взмолилась я, — одно твое слово, и я снова надену полотенце.

— Сделанного не воротишь, — сказал он и взялся за щетку.

Брейтбарт подозвал меня к себе. И, пока отец не видел, пощупал чашечки «мейденформа».

— Ой, — сказал он, — я щас умру. Все всамделишное! Шейнделе, Шейнделе, давай встретимся после шоу.

Он вынул бумажник.

— Шейнделе, платье, пальто, шляпку — все, что захочешь. Да не от Кляйна, а от Сакса или Гимпельса. Покупай, не стесняйся. Мне деньги — тьфу! Ну как, Шейнделе, идет?

— В контракте этого нет.

Он закатил глаза.

— Ой, разборчивая какая! Люблю таких. Девушек с характером. Шейнделе, перечь мне во всем. Это будоражит кровь.

Я отошла в сторону. Вдруг слышу, как Ноте бормочет:

— Улица Налевская, улица Ниская, площадь Мурановская…

— Ноте, — удивилась я, — ты что? Собираешься в Бруклин? В Бронксе нет никакой Ниской улицы. Ноте, а где…