Смута. Том 2

— Все под Господом ходим, господин полковник! Кому какая пуля назначена — та не минёт.

— Пуля того «не минет», — строго сказал Две Мишени, — кто дуром вперёд не прёт. Короче, первая рота, слушай мою команду! И помните, что новое — это вовремя применённое старое!..

Июльская ночь на Оке так прекрасна, как может быть только русская ночь на бескрайней русской равнине. Когда в глухоте леса ухает сова, когда величественно выплывает луна из-за зубчатой стены елей, когда стихает всё и остаётся только чернота звёздного неба, перечёркнутая, словно орденской лентой, блистающей полосой Млечного пути.

И как тут думать о войне и смерти? О том, что надо идти в бой, быть может — в последний?

Петя Ниткин опустился на колени, снял очки.

— Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя. Яко беззакония моя аз знаю и грех мой предо мною есть выну. Тебе Единому согреших, и лукавая пред Тобою сотворих, яко да оправдишися во словесех Твоих и победиши внегда судити Ти…

Рядом Севка Воротников нежно, словно свою Ксению, обнимал родимый «гочкис», и Федя разобрал его горячий шёпот:

— Я вернусь, вот увидишь. Приду. Не сомневайся.

И Феде Солонову тоже очень-очень хотелось сейчас обратиться хоть к кому-то, неважно, к живым или мёртвым.

Лиза. Мама. Отец. Сёстры. Уж девять месяцев как идёт война, и девять месяцев от них никаких вестей.

— Лиз. Ты не сердись, ладно? Я, мы, мы все вернёмся. Господь управит…

Он хотел ещё добавить: «И тогда я тебя поцелую по-настоящему», — но не дерзнул.

Неслышной тенью возник Две Мишени.

— Все готовы?..

— Так точно! — в тон, шёпотом, ответил Фёдор.

— Тогда пошли, господа прапорщики.

И — словно по заказу! — набежали тучи, скрывая луну и звёзды. Первая рота в молчании приближалась к речному берегу, выбрав место, где заросли не слишком густы, иначе противник, если бдителен, непременно заметит их шевеление.

Ночная вода холодна, но ступившие в неё сейчас не чувствовали холода. Погружались, ныряли, выставляя на поверхность дыхательные трубки.

Они повторяли удавшийся на Икорце приём. Но там была узенькая тихая речушка, а тут — полноводная могучая Ока. Фёдор невольно вспомнил правила их военных игр, когда даже самую узкую речку полагалось «штурмовать по всем правилам», высунулся на поверхность — всё, «убит».

Ока широка, сто саженей, и течение неслабое. Александровцы не боролись с ним, позволяя сносить себя вправо от того места, где погрузились; дозоры красных и траншеи тянутся по всему берегу, но чем дальше от Серпухова и моста, тем они реже и слабее.

Тихо-тихо выбирались на северный берег. По правую руку — устье Речьмы, впереди — густые приокские леса. Траншеи красных дальше, за речушкой, но и тут, впереди, хватает выдвинутых секретов, пулемётных засад и прочих прелестей. Хорошо, хоть мин нет.

До железной дороги и Серпухова — пять верст. Но это если по ровному. А если так, как они…

Одного дозорного заметил и «снял» Севка. Пулемётчики в хорошо замаскированном гнезде не дремали и натворили бы бед, кабы Петя Ниткин не подсказал: «А давайте, господа, во-он там глянем, уж больно местечко хорошее, сам бы засел!»

С третьим патрулём столкнулся сам Фёдор, пробираясь по влажной земле. Шли красные во весь рост, не скрываясь, и, похоже, ощущали себя в полной безопасности.

Нож в руке, Фёдор возник прямо перед ними, делать обходной манёвр и заходить со спины времени уже не осталось. Выпад, удар, отшагнуть, ударить вновь.

Всё. Никаких мыслей, сомнений, колебаний. Они придут потом, с ежедневной молитвой. А сейчас он просто открывает дорогу своим.

Ровно в два часа ночи возле моста поднялась стрельба. Беспорядочная, но сильная. Александровцы уже успели взобраться на небольшую возвышенность, поднимавшуюся над приречной низиной. Высота невелика, и крутизны нет, а всё же и обзор лучше: весь берег как на ладони.

Над крышами Серпухова при первых выстрелах взлетела сигнальная ракета. Две Мишени поглядел на неё, прищурившись; а затем с правого, южного, занятого добровольцами берега грянули один за другим три орудийных выстрела. Снаряды разорвались в мелкой воде и возле насыпи у северного конца моста.

— Встали, — негромко сказал Аристов.

В тишине, без «ура», александровцы покатились упругим клубком к позициям красных. И вот они, окопы, траншеи, бруствера, всё обращено к мосту.

Полетели гранаты, спрыгнул в траншею Севка Воротников, его «гочкис» ожил, поливая направо и налево свинцом; Фёдор Солонов выстрелил навскидку, едва уловив краем глаза движение у врага; Лев Бобровский, как всегда, имея донельзя презрительный вид, метко закинул связку гранат прямо в распахнувшуюся дверь блиндажа.

Теперь палили уже в них, палили все вокруг, но, как всегда, в панике и неразберихе, александровцы успели захватить пулемёты и переколоть-перестрелять пулемётчиков.

Вокзальчику крошечной станции «Ока» досталось больше всего, из окон верхнего этажа валил дым; но Фёдор и его команда были уже внутри, быстро покончив с сопротивлением.

Мост был взят. Уже не первый, и, наверное, не последний…