Смутная улыбка

– Ну нет! Ты просто великолепна, Катрин! Провентилировала вопрос с Бертраном – раз-два и готово! – и покончив с этим неприятным делом, валяй рассказывай дальше, что-нибудь этакое, позаманчивей.

– Не издевайся надо мной, – сказала она тоном маленькой девочки. – Рассказывай мне все.

– Нечего рассказывать, – ответила я сухо. – Провела две недели на побережье с человеком, который мне нравится. По ряду соображений история на этом кончается.

– Он женат? – спросила она вкрадчиво.

– Нет. Глухонемой. А сейчас я должна разобрать чемодан.

– Ну что ж, я подожду. Все равно ты мне все расскажешь, – сказала она.

«Самое плохое, что так оно, возможно, и будет, – подумала я, открывая шкаф. – Найдет черная меланхолия...»

– Ну ладно, а вот я, – продолжала она, как будто это было открытием, – я влюблена.

– В кого? – сказала я. – Ах да! В последнего, конечно.

– Если это тебе неинтересно...

Но она продолжала. Я со злостью приводила в порядок вещи. «Почему у меня в подругах такие дуры? Люк бы ее не потерпел. А при чем тут Люк? При том, что это, в общем, моя жизнь».

– ...Одним словом, я его люблю, – заключила она.

– А что ты называешь любить? – спросила я с любопытством.

– Ну, я не знаю. Любить – это думать о ком-нибудь, везде с ним бывать, предпочитать его другим. Разве не так?

– Не знаю. Может быть.

Вещи были в порядке. Я вяло уселась на постель. Катрин сделалась милой.

– Ты какая-то сумасшедшая, Доминика. Ты ни о чем не думаешь. Пойдем с нами сегодня вечером. Я буду, конечно, с Жаном-Луи и с его другом, он очень умный, занимается литературой. Это тебя развлечет.

В любом случае я не хотела звонить Люку до завтра. И потом, я устала; жизнь представлялась мне унылым круговоротом, а в центре – порой единственная точка опоры – Люк. Он один меня понимал, помогал мне. Он был мне необходим.

Да, он был мне необходим. Я ничего не могла требовать от него, но он все-таки за что-то был в ответе. Главное – не нужно, чтобы он это знал. Соглашения должны оставаться соглашениями, особенно когда они могут причинить неприятности другим.

– Ладно, пойдем посмотрим твоего Жана-Бернара и его умного друга. Мне чихать на ум, Катрин. Хотя нет, не так; я люблю только грустных умников. Те, которые благополучно из всего выбираются, действуют мне на нервы.

– Жан-Луи, – запротестовала она, – а не Жан-Бернар. Выбираются из чего?

– Из этого, – сказала я с пафосом и показала на окно, где виднелось низкое небо, розово-серое в вышине и такое грустное, какое может быть только над замершим адом.

– Тут что-то не так, – сказала Катрин обеспокоенно, взяла меня за руку и, спускаясь по лестнице, следила, как бы я не оступилась. В конце концов, я очень хорошо к ней относилась.

Глава 3

Короче говоря, я любила Люка, о чем и сказала себе в первую же ночь, которую снова провела с ним. Это было в гостинице, на набережной; он лежал на спине после объятий и разговаривал со мной, прикрыв глаза. Он сказал: «Поцелуй меня». И я приподнялась на локте, чтобы поцеловать его. Но, наклонившись к нему, я вдруг почувствовала какую-то дурноту, бесповоротное убеждение, что это лицо, этот человек – единственное, что у меня есть. И что неизъяснимое наслаждение, ожидание, крывшееся для меня в этих губах, – это и есть наслаждение и ожидание любви. И что я люблю его. Я положила голову ему на плечо, не поцеловав, и тихо застонала от страха.

– Хочешь спать, – сказал он, погладив меня по спине, и негромко засмеялся. – Ты, как маленький зверек, после любви спишь или хочешь пить.

– Я подумала, – сказала я, – что я вас очень люблю.

– Я тоже, – сказал он, потрепав меня по плечу. – Стоило нам не видеться три дня, и ты уже называешь меня на «вы», почему бы это?

– Я вас уважаю, – ответила я. – Уважаю и люблю.

Мы вместе засмеялись.

– Нет, правда, – повторила я с увлечением, как будто эта блестящая мысль только что пришла мне в голову, – что бы вы сделали, если бы я полюбила вас всерьез?

– А ты и любишь меня всерьез, – сказал он, снова закрывая глаза.

– Я имею в виду: если бы вы стали мне необходимы, если бы я хотела быть с вами все время?..

– Мне бы стало очень скучно, – сказал он. – И даже не польстило бы.

– И что бы вы мне сказали?

– Я бы сказал тебе: «Доминика... Послушай, Доминика, прости меня».

Я вздохнула. Значит, и он не лишен ужасного рефлекса осмотрительных и совестливых мужчин, которые говорят в таких случаях: «Я тебя предупреждал».

– Заранее вас прощаю, – сказала я.

– Дай мне сигарету, – сказал он лениво, – они с твоей стороны.

Мы молча курили. Я подумала: «Ну вот, я люблю его. Наверно, любить – это всего лишь думать вот так: „Я люблю его“. Всего лишь, но только в этом спасение».

И правда, всю неделю всего лишь и было: телефонный звонок Люка: «Ты свободна в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое?» Эта фраза, каждые три-четыре часа всплывавшая в моем сознании, произнесенная холодным тоном, всякий раз, стоило мне вспомнить о ней, как-то странно сжимала мне сердце – то ли от счастья, то ли от удушья. И вот теперь я была рядом с ним, и время шло очень медленно и без всяких примет.