Смутная улыбка

– Мне нужно идти, – сказал он. – Без четверти пять! Поздно уже.

– Да, – сказала я. – Франсуаза здесь?

– Я сказал ей, что я с бельгийцами на Монмартре. Но кабаре сейчас должны закрываться.

– Что она подумает? Пять часов – это поздно даже для бельгийцев.

Он говорил, не открывая глаз.

– Я вернусь, скажу: «Ох уж эти бельгийцы!» – и потянусь. Она повернется и скажет: «Твоя содовая в ванной», – и снова заснет. Вот и все.

– Понятно! – сказала я. – А завтра вам предстоит торопливый рассказ о кабаре, о том, как вели себя бельгийцы, о...

– О! Простое перечисление... Я не люблю врать, да и времени особенно нет.

– А на что у вас есть время? – сказала я.

– Ни на что. Ни времени, ни сил, ни желания. Если бы я был способен хоть на что-нибудь, я бы полюбил тебя.

– Что бы это изменило?

– Ничего, для нас ничего. Во всяком случае, думаю. Просто я был бы из-за тебя несчастлив, а сейчас мне хорошо.

Я спросила себя, не предостережение ли это в ответ на мои недавние слова, но он положил мне руку на голову, даже как-то торжественно.

– Тебе я все могу сказать. И мне это нравится. Франсуазе я не мог бы сказать, что не люблю ее, но по-настоящему в наших с ней отношениях нет прекрасной и устойчивой основы. Основа всему – моя усталость, моя скука. Великолепная, надо сказать, основа, прочная. На таких вещах можно создавать крепкие и длительные союзы: на одиночестве, скуке. По крайней мере она неподвижна.

Я подняла голову с его плеча:

– Но ведь это все такая...

Я едва не добавила «чепуха» – так все во мне протестовало против его слов, но промолчала.

– Такая – что? Итак, легкий приступ юношеского негодования?

Он с нежностью рассмеялся.

– Мой бедный котенок, ты такая юная, такая безоружная. Такая обезоруживающая, к счастью. Это меня и успокаивает.

Он отвез меня в пансион. На следующий день я должна была завтракать с ним, Франсуазой и каким-то их приятелем. На прощание я поцеловала его через открытое окно машины. Лицо его осунулось, он выглядел старым. Эта старость больно резанула меня и на минуту заставила любить его еще больше.

Глава 4

Назавтра я проснулась в приподнятом настроении. Отсутствие солнца всегда шло мне на пользу. Я встала, подошла к окну, вдохнула парижский воздух, без всякой охоты закурила. Потом снова легла, не забыв взглянуть в зеркало, где обнаружила синеву под глазами и довольно занятную физиономию. Короче, интересную внешность. Я решила попросить хозяйку с завтрашнего дня включить отопление, потому что это уже переходило всякие границы.

«Здесь собачий холод», – сказала я громко, и мой голос показался мне хриплым и смешным. «Дорогая Доминика, – добавила я, – вы страстно влюблены. Надо начать лечение: вам прописаны прогулки, разумное чтение, молодые люди, может быть, неутомительная работа. Вот ведь как».

Я невольно была полна симпатии к себе. Что из того, чувство-то юмора у меня ведь сохранилось, черт побери! Мне было хорошо в моей шкуре. Я просто создана для страстей. К тому же впереди – завтрак с предметом сих страстей. Я отправилась к Люку и Франсуазе с недолговечным ощущением свободы, как после причастия, – оно было вызвано физической эйфорией, происхождение которой мне, конечно, было известно. Я на ходу вскочила в автобус, и кондуктор, воспользовавшись этим, обнял меня за талию под предлогом помощи. Я протянула ему талон, и мы обменялись понимающими улыбками, он – как мужчина, неравнодушный к женщинам, я – как женщина, привыкшая к мужчинам, которые неравнодушны к женщинам. Я стояла на площадке, держась за поручень; автобус скрежетал по мостовой, немного трясло. Очень хорошо мне было, очень хорошо от этой бессонницы, которая свила гнездо во мне где-то между челюстями и солнечным сплетением.

У Франсуазы уже сидел какой-то незнакомый мне приятель – толстый, красный, неприветливый человек. Люка не было, потому что, как объяснила Франсуаза, он провел ночь с какими-то клиентами-бельгийцами и встал только в десять часов. Эти бельгийцы со своим Монмартром порядком досаждают. Я увидела, что толстяк смотрит на меня, и почувствовала, что краснею.

Вошел Люк, у него был усталый вид.

– А... Пьер! – сказал он. – Как дела?

– Ты меня не ждал?

В нем было что-то агрессивное. Может быть, просто оттого, что Люк удивился его присутствию, а моему – нет.

– О чем ты говоришь, старик, что ты, конечно, ждал, – ответил Люк, вымученно улыбаясь. – Есть что-нибудь выпить в этом доме? Что это за соблазнительная желтая жидкость в твоем стакане, Доминика?

– Чистое виски, – ответила я. – Вы уже его не узнаете?

– Нет, – сказал он и сел в кресло, как садятся на вокзале, на самый краешек сиденья. Потом взглянул на нас – тоже каким-то вокзальным взглядом, рассеянным и равнодушным. Вид у него был ребяческий и упрямый. Франсуаза засмеялась.

– Мой бедный Люк, ты выглядишь почти так же плохо, как Доминика. Кстати, моя дорогая девочка, я собираюсь положить этому конец. Я скажу Бертрану, чтобы он...