Смысл жизни человека: от истории к вечности

Подобный «приземленный» взгляд на человека был призван, по их мнению, развеять излишнюю пафосность и туманно-схоластические представления о новом, становящемся субъекте столь же нового типа хозяйствования. В нем оправдывается самый важный инстинкт – самосохранения и, отсюда, себялюбие: «Любовь к самому себе всегда пригодна и всегда в согласии с порядком вещей; так как каждому вверено прежде всего его собственное самосохранение, то первою и самой важною из его забот является – и должна являться – именно эта постоянная забота о самосохранении, а как бы могли заботиться о нем, если бы не видели в этом своего главного интереса?202 Разумеется, люди понимают, что, добиваясь своих личных целей, они будут сталкиваться с подобными устремлениями других людей, и должны себя ограничивать. Иными словами, интересы других людей входят в состав условий, при которых выполняются твои задачи, достигаются твои интересы. Здравый смысл подталкивает к разумному эгоизму, более эффективному в сети новых социально-экономических связей, нежели альтруизм. Бескорыстию предпочитается согласование интересов, контракторный способ утверждения общественной нравственности.

В широком контексте данное состояние обретает вид общественного договора, сутью которого является обмен части свободы на условия безопасного развития: согласие всех его участников соблюдать некоторые общие правила приводит к ограничению «аппетитов» каждого индивида, но делает их удовлетворение более надежным, предсказуемым, гарантированным.

На этой базе создается гражданское общество, не совпадающее с государством (суть которого – осуществление власти), «атомами» которого выступают суверенные личности, обладающие «естественными» и неотчуждаемыми правами и свободами. Так, утверждается важнейший для демократии принцип «автономии личности», имеющий значение не только для того времени, но и для современности. Более того, его декларация до сих пор не приобрела полностью реализованного вида ни в одной части мира. То есть была поставлена вечно актуальная задача.

Если в экзистенциальном контексте природа и сущность человека оказались усеченными, сведенными к их натуралистической трактовке, то в социально-политическом и экономическом отношении смысложизненная проблематика выглядит как созданная «на вырост», на перспективу, еще ожидаемую. По Гельвецию, очищение нравов начинается с прогрессивной формы законов, а это зависит от просвещенности монархов.

Таким образом, позиция просветителей состояла в том, что наилучший образ жизни индивида обусловлен наилучшим общественным устройством, основанном на общественном договоре по поводу неприкосновенности частной собственности и прав суверенной личности.

Проблема человека, как такового, взятого в его экзистенциальном, а не только социально-политическом измерении, у французский просветителей вырисовывается в контексте полемики с религиозной трактовкой человека.

Так, «король философов» – Вольтер яростно спорит с «Мыслями» Б.Паскаля, для которого существование человека приобретает смысл только через служение Богу. Установку Паскаля, что Бог должен быть единственным предметом любви человека, Вольтер считает антигуманистической, противопоставляет ей антропоцентризм и убеждение, что «надо любить – и очень нежно – творения; надо любить свою родину, свою жену, своего отца, своих детей…»203

Человек, по Вольтеру, – не самое ничтожное, а самое совершенное из всех живых существ. Тем более странным становится факт несовершенства мира, в котором это существо живет. Мыслитель сомневается в возможности теодицеи, оправдывающей Бога, который почему-то или не смог, или не захотел сотворить мир без насилия и страданий. В первом случае, как уже говорилось, он не всемогущ, во втором – не всеблаг.

Вольтер отвергает «теорию оптимизма», согласно которой во-первых, зло – результат действий людей, не во благо использующих свою свободу (а Бог не желает ее отнять у человека; ему нужна свободная любовь); вовторых, зло – необходимый «полюс» мировых качеств, обязательный компонент мирового состава, уравновешенный и компенсированный добром, исходящим от Бога; в-третьих, зло – не субстанциально, каким является добро; подобно тени – это «место, лишенное света». Наконец, не будь зла, добру не на чем было бы показать свою силу, оно обесценилось бы, и человек утратил бы всякую меру его ценности.

Итак, вместо ропота, утверждает теория оптимизма, нужна хвала в адрес Бога, его доброты и мудрости. В своих философских повестях 40-х гг. XVIII в. Вольтер повергает сомнению подобную аргументацию, а затем, в «Поэме о лиссабонской катастрофе», радикально отрицает.

Страшное землетрясение 1755 года, приведшее к гибели десятков тысяч людей, обуславливает вывод Вольтера, что такое зло не может быть искуплено никакими благами в будущем.