Сначала было весело

Не замедляя шаг, карлик сворачивает налево.

«Он все знает», – я обмираю. Желание сесть на пол, закрыть голову руками и… будь что будет – становится нестерпимым.

Но страх настолько силен, что тело продолжает двигаться на автомате, не согласуя действия с разумом. Шаг, еще шаг…

Поворот – замираю.

Тело Феди лежит на полу. Вместо лица – черная кровавая каша, из которой нелепо выступают белесые кости и обнаженные по самые десны зубы. Ярко блестит золотая коронка. Сквозь рваные раны на груди проступают дуги ребер. Из распоротого живота вывалились зловонной кучей клубки сизых внутренностей.

Что я наделала…

Неожиданно сильный рвотный позыв бросает на колени.

Желчь обжигает носоглотку.

Сквозь кашель я различаю хохот карлика.

– Какие мы нежные, – презрительно кривится плешивый Призрак, пристроившийся у шкафа. – Ты зачем ее привел?

– А ты сам хочешь с обглодышем мараться? – с ухмылкой поинтересовался Господин Кнут. – Я вот лично такого желания не имею. Худосочная, проблевалась?

– Да, – зажимая рот ладонью, просипела я, не уверенная в окончательности победы воли над желудком.

– Тогда бери мешки и упаковывай тело.

Не понимая происходящего, но повинуясь въевшемуся в кожу страху, поднимаюсь на ноги и бреду к телу Феди. Стараюсь не смотреть на развороченный живот, на бесстыдно выставленное на обозрение сморщенное мужское достоинство, на изуродованное лицо. Но взгляд словно магнитом тянет, тянет…

– Сами справитесь? – интересуется Призрак, позевывая.

– Иди, – машет карлик. И набрасывается на меня: – Чего таращишься, дура! Вон мусорные пакеты лежат – возьми. Тебе еще полы здесь мыть и стены. А времени в обрез. Шевелись!

Вздрогнув, поднимаю рулон одноразовых мусорных пакетов.

– Ты сам Великой Екатерине доложишь? – бросает в спину приближенной к Старухе особе карлик.

– Про труп?

– Да. И что нужно крыс срочно потравить, а то и в жилой сектор могут полезть. Не знаю, как ты, а я не хочу проснуться оттого, что какая-то прожорливая тварь грызет мое лицо. Оно мне дорого как память о папе, которого я не знал.

Не сразу, но смысл сказанного просочился в одеревеневший от страха мозг. Крысы. Они думают, что Федю загрызли крысы. А это значит, они не знают, что к этому моменту он был мертв. И выходит…

Что следует из подобного умозаключения? В голове никак не хочет формироваться мысль. Но страх, ворча, ослабляет хватку ледяных пальцев.

Засовывая окровавленное тело в мешок, я отчего-то вспоминаю нашу первую ночь. Все вышло так нелепо и от этого даже мило. А потом перед глазами встала последняя ночь. Не вчерашняя, а та – в палатке. Гадкое чувство удовлетворения довольно попискивает в глубине души.

Застывшее тело не желает помещаться в мешке. Мешают разведенные в стороны руки.

– Почему ты так долго? – нервно торопит Господин Кнут, словно домашнего любимца поглаживая пристроенную на изгибе локтя плеть.

– Не сгибаются, – усердно кряхчу я.

Карлик несколько мгновений рассматривает меня, затем опускает взгляд на тело.

– Ломай.

– Но… – растерялась я.

Пройдясь плетью по моим ребрам, надсмотрщик берет с полки пилу. Ту самую, которой, по словам Феди, я должна была перепилить цепь.

– Не можешь сломать – пили. И быстро!

Зажмурившись, я с остервенелым отчаянием рванула инструмент на себя. Хищно скалящее зубы полотно завибрировало, загудело.

Правая рука опухла, посинела и болит, но я отчаянно терзаю холодную плоть.

– Проклятые крысы, – вздыхает карлик, отворачиваясь.

С первого раза попасть в сустав не получилось, приходится расширять распил.

Меня опять тошнит, но пустой желудок выдает наружу лишь тоненькую струйку едкой желчи.

Обтерев губы о плечо, принимаюсь за вторую руку.

Если бы кто-нибудь месяц назад сказал мне, что я смогу отпилить руку трупу – не поверила бы. Да я сознание от одной мысли об этом потеряла бы. А теперь… Хотя чему удивляться? Ведь я этот самый труп и сделала. Из живого человека. Пускай, спасая собственную жизнь, пускай подлеца, но ведь живого же…

Справилась – отпилила.

Загадочная штука человеческая психика. Млеть от одного вида крови и умудриться расчленить труп, холодеть при обыкновенном бытовом хамстве и целенаправленно перерезать человеку горло.

Затолкав руку в мешок, затягиваю горловину.

– Готово.

– Оттащи пока туда. И начинай мыть.

– Вода нужна, – сообщаю я, с трудом волоча тяжелый мешок по каменному полу.

– Пошли.

Бросив бренные останки Феди, бегу за карликом.

Открыв ногой дверь в банно-прачечный комплекс, он кивает:

– Ведро и тряпка. Воду из крана в ведро, тряпку в воду. И мыть!

От холодной воды руку пронзает огнем. С губ невольно срывается стон.

– Что с рукой?

– Вольдемар немного… укусил, – отвечаю я, поднимая полное ведро.

Господин Кнут никак не реагирует, видимо, потеряв интерес к данному вопросу. Меня это более чем устраивает.

Кровь с камня отмывается плохо, но от воды он потемнел и на время пятна стали почти незаметными.

– Чтобы убрать следы, нужно какое-нибудь моющее средство. Пятновыводитель.

– Потом, – отмахивается карлик, доставая из передника часы и некоторое время внимательно изучая расположение стрелок. – Давай ведро, а сама тащи мешок. Времени нет.