Снайпер должен стрелять

Он закурил и, чуть взбив подушку, стал вспоминать свой сон. Сон был — впрочем, как всегда — беспорядочным и бессвязным, но в целом каким-то легким, почти невинным. Ему снился далекий Бостон, а точнее — не просто Бостон, а родная почти что до сладкой боли контора Хантера, будто в яви, осязаемо точно, во всех подробностях, вплоть до серебристой полоски пыли на нижней полке, слева от его собственного стола. Никому ничего он не разрешал там трогать в его отсутствие. Да и на столе все лежало в том же порядке (или в беспорядке?), как он оставил: груда папок, стопка газетных вырезок, перламутровая пепельница, календарь и подарок Моны — смешная фигурка зайца. Мона, в светлом свободном платье, с неизменной своей непокорной челкой, вполоборота сидела в удобном кресле возле компьютера и, казалось, внимательно вслушивалась во что-то, о чем толковал ей Хантер. Великолепный Дью в спортивном сером костюме, вечно ухмыляющийся и такой надежный, привычный Дью стоял посреди конторы с дымящейся чашкой кофе, и по жесту свободной руки Андрей видел, что он вынужден не просто говорить, а настойчиво убеждать в чем-то Мону, терпеливо доказывать свою мысль, отчего огромные серьезные серые глаза Моны щурились, что всегда означало одно — крайнюю степень сомнения, недоверия к детали, к какому-то факту и в конечном счете потребность ответно высказаться. Некий будничный и очень спокойный день, идущий в привычном рабочем ритме. Как немое кино, где любимые герои продолжают жить, отделенные от реальных твоих забот чуть мерцающим в темноте полотном экрана. Словом, без тебя… Без Анджея Городецки… Без веселого, злого, зубастого, безрассудного пса-охотника, чья судьба — разгребать помойки и грязь на задворках мира.

«Вот так сон, — с непомерным удивлением, но и в то же время достаточно отстраненно сказал сам себе Андрей. — Будто помер и откуда-то сверху видишь, как идет без тебя тут жизнь. И ведь главное — не можешь ни вмешаться, ни встрять в разговор, ни просто подать сигнал…»

Он погасил сигарету и, закинув руки за голову, стал смотреть в потолок, продолжая прислушиваться к тревожным ударам сердца. Правильно говорят — чем владеем, того не ценим. Неужели все так и будет на самом деле, если его невзначай угрохают? Где-нибудь на обочине ляжет, с пробитым навылет черепом, и никто не осиротеет…

Утром, во время самой обычной, то есть весьма интенсивной разминки, ему никак не давалось тройное сальто. Это был звоночек, и Вацлав Крыл, посмеиваясь над ним, предлагал пари на пять кружек пива, утверждая, что пик формы Андреем пройден, причем не далее как минувшей ночью. Дескать, вообще трудно спать сном праведника под одной крышей с красивой женщиной, даже если она — коллега по твоей основной работе: мысли одолевают… Андрей сразу обозлился, коротко разбежавшись, выполнил двойное сальто вперед с приземлением на упругую площадку подкидного мостика — и уже с него четко сделал три оборота, так взмыв в воздух и так красиво сгруппировавшись, что Крыл восхищенно ахнул. Тело Андрея промелькнуло перед ним, как велосипедное колесо, летящее на огромной скорости, где все спицы слились в один серебристый отсвет.

— Очень уважаю пиво, — сказал Андрей. — А уж если на халяву, то-о-о!.. — И он восторженно закатил глаза.

И они действительно потом пили пиво, два часа отдав спортзалу и сорок минут бассейну, приняв душ и плотно позавтракав здесь же, в небольшом кабачке при спортивном комплексе. Кабачок, бассейн и прекрасно оборудованный спортзал принадлежали полицейскому управлению Сэмьюэла Доулинга. Здесь все были равны, как в бане. Рядовые полицейские, сержанты, офицеры полиции с одинаковым старанием качали мышцы, отрабатывали приемы всех видов боя. По любезному разрешению сэра Доулинга, Городецкий и Крыл два-три раза в неделю тоже приходили в спортзал. Если, разумеется, позволяла работа в агентстве Монда.

Вот об этом — о работе у Монда — они и толковали сегодня, сидя в углу кабачка, никуда не спеша, наслаждаясь тишиной, нарушаемой только мягким рокотом кондиционера да редким звоном бокала у дальней стойки, где привычно орудовал Томми Стиггенс, бывший сержант полиции, вышедший на пенсию несколько лет назад. Еще реже, чем звон бокала, раздавался легкий звон дверного колокольчика, возвещавшего о каждом, кто переступал порог этого достаточно уютного заведения.

— Как сыр в масле, — сказал Андрей, когда Вацлав подвинул к нему через стол очередную кружку пива. — Глядя на тебя, с удовольствием вспоминаю нашу русскую поговорку: как сыр в масле… Так и плывешь…

Вацлав умиротворенно хмыкнул, потом прищурился и, откинувшись в удобном высоком кресле, только вздохнул:

— А ты?

— А-а… — с какой-то безнадежностью протянул Андрей. — Я как кость. Старая сухая кость, отброшенная чьим-то расчетливым сапогом в кювет. Никому не по зубам, но и в пищу уже не гож. Сколько мы уже тут с тобой торчим — в общей сложности?