Снятие с креста

Он лежал на жесткой пластиковой полке, смотрел в потолок и представлял, как приходит польский посол, всех посылает к шайтану и распахивает тюремную дверь. Камера была двухместная и очень напоминала аквариум. С той лишь разницей, что вместо стекла была прочная решетка, а корм насыпали не сверху, а подавали на подносе в узкое окошечко, которое Анджей мысленно окрестил кассой. Он лежал и размышлял о зигзагах человеческих судеб. Есть и спать не хотелось. Мимо «аквариума» бродили полицейские с дубинками, деловые люди в штатском. Пару раз продефилировала Катрин Дюссон и показала язык. Анджей вытаскивал руку из-под головы и приветливо ей помахивал. Очнулся сосед по камере – худой, скрюченный, как оглобля, наркоман, которого замели с дозой героина, намного превышающей «прожиточный минимум». Поднялся, почесал оба уха, провел ногтями по лбу, оставив на коже красные борозды, и, тоскливо глядя в потолок, высказал пожелание:

– Эх, уколоться бы сейчас…

– Не говори, – вздохнул Анджей. – Было бы замечательно.

– Правда? – обрадовался наркоман. – Это круто, приятель. Рад единомышленнику. Слушай, а за что тебя забрали?

– За семь убийств, – не стал скрывать сермяжную правду Анджей.

– Ох, мама мия… – наркоман позеленел от страха, стал искать, куда бы спрятаться. Забрался обратно на полку, отвернулся к стене, обнял колени. Через минуту повернулся:

– Слушай, а ты меня не убьешь? Тебе ведь без разницы – семь пожизненных или восемь…

– Это пожелание? – не понял Анджей.

– Не-е, – протянул собеседник. – Опасение.

– Посмотрим, – не стал зарекаться от соблазна Анджей. – Если не будешь докучать, имеешь шансы.

Окон в камере не было – впору писать в Гаагский суд о нарушении прав заключенных. Часы отобрали, приходилось ориентироваться по биологическим часам, которые сломались после трех часов отсидки и все последующее время твердили, что сейчас ночь. Он задремал. Очнулся от лязга запоров, поднял голову. «На эшафот поведут?» – мелькнула невеселая мысль. Полицейский открыл дверь. За решеткой появилась сутулая фигура инспектора Шовиньи. Красные от недосыпания глаза часто моргали.

– Приветствую вас, инспектор, – пробормотал Анджей и сел. – Вы ко мне? Ну что ж, входите, присоединяйтесь, вместе посидим.

– Нет уж, месье Раковский, – усмехнулся полицейский лис. – Давайте лучше вы к нам. Выходите. Не волнуйтесь, это ненадолго. Скоро вернетесь.

– А как насчет адвоката? – вспомнил Анджей. – В современном кинематографе очень популярна фраза: «Я буду разговаривать только в присутствии…»

– Но вам же хочется сменить обстановку? – перебил инспектор. – Прогуляетесь, разомнетесь. Ваш адвокат Фредерик Лежа, по данным из компетентных источников, уехал по делам в Руан – он просто не знал, что вы загремите в кутузку. Раньше завтрашнего дня и не ждите. Ну что, месье, не желаете поговорить? Вам сегодня скучно, и мне на дежурстве скучно.

– Ладно, но при условии, что будет кофе и не будет избиений. – Анджей запахнул куртку и побрел из камеры.

Разговаривать пришлось в той же комнате для допросов, но уже тет-а-тет. Заспанный сержант принес кофе, какой-то замороженный круассан на блюдце. Инспектор с трудом усмирял зевоту.

– Предлагаете повторить? – полюбопытствовал Анджей.

– Предлагаю рассказать историю еще раз, – кивнул инспектор. – С добавлением недостающих деталей, от которых она будет звучать более правдоподобно.

– Знаете, инспектор, я долго думал, – сказал Анджей. – И решил, что не случится ничего страшного, если расскажу вам всю правду. И ничего, кроме правды. Вы обеспокоены?

– Вы плут, месье, – покачал головой инспектор. – Ну, хорошо, давайте попробуем. Но не рассчитывайте, что я категорически вам поверю.

– Ну, еще бы. Категорически вы можете поверить только в то, что я прикончил семерых.

Он рассказал инспектору все, на одном дыхании – от начала до конца. Чистую правду. Почти. Он поведал даже о том, что, по мнению ныне покойной Мишель Одрэ, убийца сам находится у кого-то на крючке (впрочем, данная информация, похоже, не осела в голове инспектора). Перевел дыхание, допил остывший кофе, совершенно не заботясь, какой эффект произвел его рассказ на инспектора.

– Ага, – задумался инспектор. – Шандемо, Шандемо… Где-то я слышал эту фамилию…

– В уголовной сводке, – поддел Анджей. – Возможно, вы и про Рубенса слышали.

– Немного, – кивнул инспектор.

– Скажите, инспектор, вы хоть раз посещали галерею замка Гвадалон – не по работе, а ради утоления естественных потребностей в прекрасном?

– Признаться, нет, – проворчал инспектор. – Естественные потребности предпочитаю утолять в другом месте. Каждому свое, месье. Позвольте уточнить, вы действительно не знаете, куда пропали из замка семь картин Шандемо? Кто их видел в последний раз? Существовали ли они на самом деле?

– Не ко мне, инспектор, – Анджей решительно качнул головой. – Когда я в первый раз посетил собственную галерею, то застал Франсуа Винье за неблаговидным занятием. Он украдкой ковырялся в полотнах и не мог найти этого самого Шандемо.

– Сомневаюсь, что он в этом вам признался, – инспектор прищурился, собираясь подловить арестанта.

– В этом не надо было признаваться. Человек роется в старых полотнах, не видя, что я стою в проходе, и бормочет: «Где же этот чертов Шандемо? Он точно был…» Потом он ловко увел беседу, покинул галерею, и больше я его в живом виде не видел. Покопавшись в запаснике, я тоже не нашел ничего похожего на Шандемо. Второй раз имя этого живописца я услышал от покойного Кассара…

– Неувязка, месье, – опять поймал Шовиньи. – Уходя из галереи, вы уносили стопку картин.

– Не стопку, а всего пять, – не растерялся Анджей. – Оноре Фрагонар. Его манера исполнения отдаленно напоминает Шандемо, но, увы, это не Шандемо. Картины до сих пор лежат в шкафу. Надеюсь.

Ловить больше было не на чем. Инспектор вытряс из пачки последнюю сигарету, перехватил требовательный взгляд арестанта, вздохнул, отдал ее Анджею. Извлек из пиджака новую пачку, зашелестел оберткой. Закурили.

– Вы согласны пройти тест на детекторе лжи?

– Как угодно, – пожал плечами Анджей. – Но прошу учесть, что у меня повышенная потливость, необузданные нейроны и возбудимость по любому поводу.

Инспектор не сдержал улыбку.

– Хорошо, месье, будем условно считать, что вы сказали правду. Преступник ищет одну из картин Шандемо, и вы не знаете, куда они подевались. И были ли вообще.

– Франсуа Винье был уверен, что были. Надо хорошенько осмотреть галерею, полазить по всем углам. Картины вынуты из рам…

– Хорошо, хорошо, – поморщился Шовиньи. – У вас имеется бледная версия происходящего?

– Почему же бледная? – удивился Анджей. – Яркая, живая версия. Убийце не нужен Шандемо, ему нужно знать, ЧТО запечатлено на картинах. Сойдет и цветной фотоснимок. Мишель Одрэ знала убийцу, пыталась вставлять ему палки в колеса, не догадываясь, что он убийца. Франсуа Винье он просто запугал – тот должен был найти картины и сфотографировать. Искусствовед дал оплошку, что произошло между ними, неизвестно, но финал плачевен. Антуан Кассар слишком откровенничал насчет Мишель и Шандемо. Прикончить ЕГО оказалось для убийцы сподручнее, чем прикончить МЕНЯ.

– Почему?

– С моей смертью галерею опять могут заблокировать, при живом же Раковском есть шанс попасть туда в неурочное время.

– Но как же инцидент на дороге?

– Бросьте, – отмахнулся Анджей. – Тут задумка не прикончить, а отправить меня на больничную койку. Убийце безразлично, куда меня отправить: на койку, в камеру… Вы в курсе, инспектор, что играете ему на руку, держа меня здесь?

– Вы думаете, в данный момент он пытается проникнуть в Гвадалон? – инспектор приподнял густые брови. – Но если там нет Шандемо, как вы уверяете…

– Плохо искали, – буркнул Анджей. – Вам, конечно, не пришло в голову отдать приказ замуровать подземный ход?

– Мне? – изумился Шовиньи. – Это прерогатива полиции? Или все же хозяев обоих поместий?

– Извините, не подумал, – ядовито вымолвил Анджей. – Так и быть, отсижу семь пожизненных сроков, а потом мы обсудим эту тему с Луи Фортиньяком. Но мы отвлеклись. Убийца начал послеживать за мной. Он был в курсе, что Кассар рассказал мне об архивариусе Симоне Ле Пьене, который слишком много знал. Увидев, что я отправляюсь куда-то за город на арендованной машине, он допустил, что я могу двинуть в Шартарен, и пристроился следом. Я пролетел нужный поворот, но не стал нарушать правила движения. Он повернул в Шартарен, у него было несколько минут в запасе, пока я развернусь в положенном месте. Дальше объяснять, инспектор? Он бросает автомобиль на соседней улочке, идет к архивариусу, убивает его заодно с племяшкой, удаляется, занимает выгодную позицию, а когда я вхожу в дом, вызывает полицию. Уходит в боковой переулок, не исключая, что я попытаюсь бежать, делает снимок, как я падаю на яблоню… Смалодушничал, инспектор, простите. А последние два убийства я уже обосновал: Николь Пуатье проявляет самодеятельность, убивая старушку Антуанетту. Она слышала финальную часть нашего разговора, в которой старушка недвусмысленно намекала, что знает о неказистой роли Николь. Убийце самоуправство помощницы не понравилось. Он решил, что наличие посвященных и таких самостоятельных становится опасным… Инспектор, вы так заразительно зеваете, что я с вами тоже выверну челюсть. Может, отпустите меня спать, если уж не хотите отпустить домой?