Снимая маску

То, что случилось дальше, было незабываемо. Она подала знак звукорежиссеру и начала петь «Over the Rainbow». По мере того как она продиралась сквозь свою знаковую песню, свист и улюлюканье становились все громче и громче. «Over the Rainbow», ее гимн, песня, которая принадлежала ей и только ей, добивала ее, как стервятник на поле боя. Это было похоже на то, как маленький воробей из последних сил бьется, сдавливаемый желеным кулаком. Сцена была душераздирающей. Я надеялся, что больше никогда не увижу подобное зрелище, но, увы, то же самое случилось сорок лет спустя на концерте такой же печальной и незаменимой Эми Уайнхаус. Если бы я придумал гимн для Эвы и сделал его таким же, какой «Over the Rainbow» стала для Джуди, я смог бы раскрыть ее историю в музыкальном плане. В тот же день я написал медленное танго для «Don’t Cry for Me Argentina».

Но сама композиция не была решением проблемы. Нужен был драматическией контекст. Тим предложил сцену, в которой Хуан Перон, уже будучи президентом Аргентины, обращается к народу с балкона Касы Росада, розового дома президента в Буэнос-Айресе, а Эва стоит рядом с ним уже в качестве первой леди. Что, если переделать сцену так, чтобы она не была рядом с ним с самого начала? Перон произносит торжественную речь, но толпа требует Эвиту и скандирует ее имя. И она, как настоящая звезда, выходит на балкон, чтобы обратиться к людям. Эта речь должна была стать ее гимном, ее циничным любовным посланием народу. В конце шоу этот гимн становится ее последним обращением к аргентинцам. Он должен был вернуться, чтобы уничтожить ее, как «Over the Rainbow» уничтожила Джуди. Я чувствовал, что сцена с балконом настолько сильная, что на ней должен закончиться первый акт, но задумка не удалась.

ВСЕ ЭТИ ИДЕИ БЫЛИ ХОРОШИ, но что Тиму было делать с ними? Я чувствовал себя как будто на прослушивании, когда впервые играл ему композицию в нашем шикарном номере в L’Hôtel du Palais. Из окна я видел безжалостный Атлантический океан, трепавший слегка печальный серый променад. Этот пейзаж чем-то напоминал мою карьеру. Но Тиму понравился гимн. Я снова почувствовал себя уверенно, и все вернулось на круги своя. На набережной мы нашли симпатичное кафе с пинболом, где часто зависали. Там подавали простую французскую еду, которую сейчас вы уже нигде не найдете. За одним из обедов в кафе стояло неловкое молчание. Все, казалось, наблюдали за мной, пока я просматривал меню дня. В нем появилось новое блюдо: «cuisses des fourmis». Завсегдатаи знали, что, чем более необычным кажется блюдо, тем больше вероятность, что я его закажу. И, конечно же, я не смог обойти вниманием «cuisses des fourmis». Все задержали дыхание, а затем воздух разразился смехом, даже аплодисментами. «Cuisses des fourmis» оказалось «муравьиными бедрышками».

Мы хорошо поработали над мюзиклом и были в прекрасном настроении, когда забирали жен из аэропорта. Несмотря на то что Сара выглядела не очень хорошо, радость от встречи затмила все переживания. Сара и Джейн не могли с большим пониманием отнестись к нашей работе, так что мы четверо прекрасно провели время не только в профессиональном, но и в личном плане. Мы все замечали, как часто Сара испытывает жажду, но к тому времени я уже к этому привык.

Сейчас я понимаю, что то был наилучший период в наших с Тимом отношениях. Молодые, счастливо женатые, воодушевленные новым проектом и обладающие всем, чтобы воплотить его в жизнь. Сара и Джейн без умолку болтали о детях. Дочка Тима родилась в феврале. Конечно же, ее назвали Эвой.

«Как же отец ошибался насчет нас с Тимом, да? – спросил я у Сары однажды ночью, когда мы хихикали в кровати над бутылкой шампанского. – И почему бы нам тоже не завести ребенка?

Сара погасила свет.